Шахразада - Любовь Хасана из Басры

– Повинуюсь, учитель. – Хасан с благодарностью поклонился. – Думаю, даже духи знают библиотеку хуже меня…

– Должно быть, это так… Мы уединимся в беседке над тисовой аллеей. Не задерживайся, друг мой.

И Георгий поспешил присоединиться к художнику, который уже нетерпеливо мерил шагами крыльцо школы. Торопливо допив молоко, Хасан побежал за удалявшимися наставниками.

О, конечно, начала беседы Хасан не слышал. Но он прекрасно понял, что пока ни о чем серьезном учитель и мастер еще не говорили. Хотя – о, как была эта мысль сладка юноше! – быть может, они ждали его, Хасана…

– Итак, господин Ван Акен, о чем же будет твоя новая работа?

– Уважаемое общество поручило мне создать алтарь, воспевающий торжество человеческой любви и творения. Но, поверь мне, мудрец, это оказалось задачей более чем простой.

– Простой?

– О да, конечно. Ибо не одна тысяча мастеров создала уже не одну тысячу полотен, картин на дереве и икон, которые воспевают чистую и возвышенную любовь человеческую. Быть тысяча первым мне не интересно. Хотя, думаю, это было бы и почетно и приятно. Но вчера, в тиши аллеи мне пришла в голову мысль куда более захватывающая, хотя, быть может, и куда более крамольная…

Глаза мастера горели, он прохаживался по тенистой беседке и пытался выразить свои чувства наиболее точными словами. Не меньше, чем у почтенного Ван Акена горели глаза у Хасана, который слушал его, раскрыв рот. Мудрец Георгий любовался своим учеником – он заметил, что эти двое, такие разные, все же весьма похожи друг на друга – похожи решительностью и одержимостью.

Художник между тем продолжил:

– Создавать песнь о любви мне неинтересно. Да и не научит она никого и ничему. А вот изобразить, сколь далеко может эта любовь завести человека, показать ему, что стремление к удовлетворению лишь мирских страстей, получению лишь мирских наслаждений гибельно для прекраснейшего из творений Бога – души человеческой… О, эта задача кажется мне вполне достойной любого художника.

– Полагаю, эта задача была бы достойна не только мастера-живописца, но и мастера слова…

– О да, конечно, это так! – Отвлекшись, гость опять стал говорить спокойно и неторопливо. – А ты, юный ученик, что ты думаешь по этому поводу?

От неожиданности Хасан окаменел. Учитель улыбался, пытаясь подбодрить его. Юноша же заметил, что мастеру и в самом деле интересно его мнение. Он попытался собраться с мыслями и проговорил:

– Кхм… Думаю, что твоя идея, о мастер, куда… куда более сильная, куда более общая, чем заказ… Но я также думаю, что не всякий за восхвалением радостей земных увидит ту бездну, к которой они могут привести человека.

– О да, юноша, это, безусловно, так. Я думал о том, чтобы создать не картину, а триптих – три полотна, изображающие, как Бог даровал мужчине женщину, как они воспользовались прекрасным даром и куда это привело их души…

Хасан покраснел. О, сколь все же различны взгляды полуночных и полуденных живописцев! Сколь свободны в своем вдохновении те, над кем не висят запреты, и сколь скованны руки у мастера, если запреты эти довлеют не только над умениями, но и над самой душой. Хасан – о как это естественно для юноши – легко мог представить себе, как именно мужчина и женщина могут воспользоваться великим даром… Но дальнейший рассказ живописца заставил Хасана покраснеть еще больше – теперь уже от стыда за себя и собственное воображение. Ибо мастер замыслил нечто куда более могучее, чем просто попытку запечатлеть миг соединения влюбленных.

– Первая из трех картин, как я полагаю, будет изображать последние дни творения. Я хочу показать именно тот миг, когда Господь дарует мужчине женщину. Но мужчина, думаю я, не должен еще увидеть в этом неизвестном, незнакомом существе объект желания, объект вожделения… Скорее он, Адам, первый мужчина, будет выглядеть удивленным, ошарашенным, растерянным.

Учитель кивал. Но Хасану это показалось непонятным, и у него хватило разума переспросить:

– Удивленным, мастер? Растерянным?

– Ну конечно, юноша. Как же еще может выглядеть человек, если ему впервые в жизни дают нечто, не объяснив, что это и зачем… Вот так растерян будет и Адам…

– Что же дальше, уважаемый?

– Думаю я, что здесь же, рядом с первыми людьми, мудро будет расположить источник жизни. Его я представляю высоким, щедро украшенным… должно быть, он будет выглядеть похожим на собор… Или, быть может, на дарохранительницу… Вчера ночью мне пришло в голову, что вокруг него должны гулять самые разные звери, летать птицы…

– О да, уважаемый… Ибо откуда они могут взяться, как не из источника жизни?

– Воистину так, мудрец! Думаю, что здесь мне и понадобится помощь твоего ученика – ибо он сможет найти для меня описания самых разных зверей и птиц. Или – о, это было бы настоящее чудо – даже зарисовки великих путешественников минувших эпох.

– Я приложу все силы, – с удовольствием поклонился Хасан. О, это было вдвойне, втройне интересно – узнавать о новом замысле великого мастера и способствовать тому, чтобы он воплотился в самых ярких образах.

– Я уже обдумывал, кого бы хотел изобразить… Даже набросал некоторых зверей…

Длинные пальцы художника задумчиво переворачивали листы альбома. Наконец мастер нашел то, что искал и показал свои наброски и мудрому Георгию и Хасану. Воистину, это был миг великого откровения для юноши. Ибо рядом с набросками, которые очень походили на его собственные, увидел он и необыкновенные, сильные и загадочные образы, столь же прекрасные, сколь и зловещие. Необыкновенный зверь, более всего похожий на вставшую на дыбы крысу, или, быть может, оплешивевшую белку… Огромный кабан, но мохнатый, словно надевший сто пушистых шуб… Белое чудовище, покрытое пятнами, с добрыми глазами и увенчанное нежными рожками лани.

«Аллах всесильный! Как же прекрасны творения рук этого мастера! И как же удивительно его воображение, словно никаких преград нет для него!..»

– Того, что я могу придумать, явно недостаточно… Мне эти наброски кажутся… неживыми, плоскими, грубыми… Словно вырезанными из бумаги…

Казалось, художник говорит сам с собой. Но Хасан чувствовал за этим рассказом такую огромную работу души, что волна белейшей зависти вновь захлестнула его. «О Аллах всесильный! Прошу, сделай так, чтобы когда-нибудь и меня мучил замысел такой же вселенской силы… Не давая спать ночами, населяя мой разум образами и чувствами, столь живыми, сколь и непохожими ни на что живое…»

Господин Ван Акен очнулся от раздумий и вновь стал спокойным и уважаемым мастером. Лишь его горящие глаза давали собеседникам возможность понять, кто перед ними.