Юрий Перов - Прекрасная толстушка. Книга 2

— Теперь я буду до воскресенья волноваться не меньше, чем Эдик, — тихим, проникновенным голосом сказал он.

— Я тоже… — вознаградила его за отказ я. И опять-таки сказала чистую правду Перед вечеринкой я вон сшила новый костюм, а что же со мной будет перед первым свиданием?

Мы попрощались. Я положила трубку и тут же поняла, что, конечно же, невозможно вот так, без подготовки, без суеты и без волнений было бы взять и поехать к человеку, с которым я готова связать всю свою жизнь. Значит, тем более я ему не соврала, когда сказала «нет». И у меня совсем отлегло от сердца. И еще неизвестно, подумала я вдогонку, кому этого больше хотелось…

В тот день я полюбила футбол. Эдик был великолепен.

Сначала я решила, что он не совсем хорошо себя чувствует, так как он передвигался по футбольному полю медленнее всех и, по своему обыкновению, как бы скупее. Все вокруг суетились, рубились из-за мяча, а он как-то незаметно перемещался туда, куда в результате этой кровавой рубки откатывался мяч, и сразу же у ворот противника создавалась опаснейшая ситуация. Я имею в виду, когда он в самом начале забил первый мяч. И весь стадион поднимался и начинал реветь, и из этого нечленораздельного рева само собой складывалось: «Эдик! Эдик! Эдик!»

Однажды в зоопарке я наблюдала, как ловит мух обезьяна. Это был крупный шимпанзе. Он сидел в небрежной ленивой позе и одними глазами следил за зигзагообразным, заполошным полетом большой черной мухи. Когда же муха приблизилась к нему на определенное расстояние, шимпанзе несуетливо протянул свою длинную руку, взял двумя пальцами муху из воздуха, словно она, засушенная, лежала на невидимой полке, и съел.

Я еще тогда подумала: каким же глазомером, какой точной реакцией и интуицией нужно обладать, чтобы вот так, одним движением встретиться с мухой в совершенно непредсказуемой точке ее стремительного хаотичного полета?

Я это вспомнила, когда с помощью Игоря (он попросил называть его так, авансом, а на брудершафт выпить потом, после матча) начала постепенно разбираться в происходящем. Мне стало понятно, почему весь стадион восторженно ревел, когда мяч попадал к Эдику. Он делал главную работу. Забивал и помогал забивать своим товарищам. И делал это лучше, чем кто-либо, хотя и незаметно.

Правда, был случай в конце второго тайма, когда счет был один-один и его болельщики начали скисать, а кое-кто даже принялся подсвистывать и кричать: «Эдик, проснись! Эдик, с добрым утром!»

Он отобрал мяч в самом центре поля. Никого из своих рядом не было, перед ним оставались только три защитника, и он неожиданно взорвался стремительной атакой. С необычайной грациозностью и остроумием на непонятно откуда взявшейся скорости он обвел одного за другим двух защитников, третьего, упавшего ему в ноги, на всей скорости перепрыгнул, перекинув через него мяч, ворвался в штрафную площадку и, не обращая внимания на заметавшегося перед воротами вратаря, как из пушки пробил в верхний угол.

Что тут со стадионом сделалось, я и передать не могу. Это уже был не рев, а какой-то сип из сорванных глоток.

Но оказалось, что это далеко не все эмоции, на которые был способен влюбленный в Эдика стадион. Дальше случилось вообще что-то невообразимое. Минуты за три до конца матча, когда команда Эдика, выигрывая с минимальным счетом два-один, из последних сил сдерживала отчаянные атаки нападающих, один из партнеров Эдика в центре поля получил случайно отскочивший от кого-то мяч и устремился к воротам противника. Эдик был немного впереди, ближе к чужим воротам. На его партнера со всех сторон наперерез бросились игроки проигрывающей команды и неизбежно должны были его догнать и отобрать мяч. И тут про изошло следующее: перед Эдиком, перекрывая ворота, нервно маячил один единственный защитник, на владеющего мячом со всех сторон надвигались трое или четверо, и тут Эдик совершил абсолютно необъяснимый поступок. Он со рвался с места и с угрожающим видом без мяча устремился прямо на защитника. Тот начал испуганно пятиться, оглядываясь на собственные ворота, потому что Эдик набирал нешуточную скорость, был намного выше и массивнее его и явно шел на таран. Защитник заметался в панике, но тут нападающий, владевший мячом, длинно пробил в сторону Эдика и, освободившись от мяча, прибавил скорости, как на стометровке. Эдик, не оглядываясь, каким-то десятым игроцким чувством ощутил приближение мяча. И когда мяч настиг его, он на полном ходу, даже не оглянувшись и не посмотрев на мяч, мягким движением пятки откатил его в сторону, на набегающего партнера, и тот вколотил мяч в свободный угол, потому что вратарь так же, как и защитник, следил только за Эдиком и перекрывал ближний от него угол. А Эдик в самый последний момент, когда столкновение с защитником казалось неизбежным, каким-то невероятным образом отвернул в сторону и чудом избежал раскрытых объятий защитника. Тот так и остался стоять с растопыренными руками и с глуповатым видом.

Что тут было! Стадион грохнул и закатился от хохота, словно он был в цирке и услышал едкую репризу клоуна Карандаша. Я сама смеялась до слез, так это было смешно.

В раздевалку к Эдику мы так и не прорвались. Впрочем, ни Академик, ни я об этом сильно не жалели. Мы отправились сразу в Серебряный бор.

Это был чудный вечер. Кроме нас, на огромной даче никого не было, так как Василий, привезя нас, куда-то уехал, мы хозяйствовали сами. Готовить мне ничего не пришлось всё было приготовлено заранее. А чудное мясо с грибами в горшочках разогревал в камине сам Игорь. Он осторожно брал их каминными щипцами и зарывал наполовину в малиновые угли.

Тогда-то мы и выпили на брудершафт. Он нежно прикоснулся к моим губам своими сухими и горячими. Продолжения этот поцелуй не имел.

Не знаю, что чувствовал он, но я ощущала себя гурманом, который созерцает поданное ему изысканное блюдо, вдыхает его тончайший, головокружительный аромат и не спешит наброситься на него с ножом и вилкой, смакуя само желание…

Все между нами было ясно. Все было решено без слов.

И мне было сладостно купаться и греться в волнах горячей, но робкой и трепетной влюбленности, которые исходили от Игоря.

Может, и он чувствовал то же самое… А может, и нет. Может, ему было не до того. В тот момент он играл в моей судьбе главную роль, а в его жизни было много главного…

Потом он мне показывал свою коллекцию и разрубал саблей «гурда» подброшенный платок, но об этом я уже рас сказывала.

В одиннадцать часов за мной приехал непреклонный Василий. В машине я от избытка впечатлений и чувств крепко уснула.

Я была у него еще три раза, и только в последний мы с ним поцеловались настоящим, долгим, горячим поцелуем. Это было кабинете, а внизу в гостиной нас ждал беспощадный Василий. В половине двенадцатого, по его, Василия, расписанию Академик должен уже спать, а я должна быть дома. Я и была.