Шахразада - Нур-ад-Дин и Мариам

Нур-ад-Дин в глубине души вынужден был признать, что Мариам права – дрова были сухими, а поленница сложена и укрыта столь аккуратно, что сделать это действительно могли только любящие и умелые руки.

– Но тогда почему из твоей печи валили эти страшные клубы?

– Аллах всесильный! Из моей печи никогда не валил черный дым! Ибо все это время я была здесь, рядом. И мои лепешки никогда еще не сгорали до черноты!

Нур-ад-Дин позволил себе улыбнуться. Ибо он слышал запах, который не спутать ни с чем, – запах подгоревшего теста.

– И нечему здесь улыбаться! Да-да, я знаю что говорю!

Мариам едва не сорвалась на крик. Она была почти оскорблена: ее, столь опытную хозяйку, лучший друг семьи (и от этого оскорбление было еще ужаснее!) обвинил в том, что она не может испечь простые лепешки!

Увы, лепешки действительно подгорели. И это было вполне ощутимо. Лишь гнев мешал Мариам услышать этот ужасный для любой уважающей себя хозяйки запах.

И чем больше гневалась Мариам, тем шире улыбался Нур-ад-Дин. Улыбался тому, что, пусть в мелочи, но оказался прав. И тому – о Аллах, как же признаться в этом самому себе, – что сейчас Мариам, его давняя знакомая Мариам, была удивительно хороша. Гнев ее даже омолодил.

«Аллах всесильный, – подумал Нур-ад-Дин с некоторым даже раскаянием, – что значит – омолодил? Да она совсем молодая женщина! Молодая и такая прекрасная! Почему я решил, что она старуха?»

– И этот человек еще смеет улыбаться мне в лицо! Он назвал меня плохой хозяйкой! Да будут свидетелями моих слов и небо над головой, и тополь у стены, и сами стены этого дома! Никогда у меня еще не сгорали лепешки, никогда они не превращались в…

И тут сама Мариам услышала предательский запах. Увы, сегодня это случилось! Ужасная черная корочка, должно быть, уже появилась…

Вскрикнув, почтенная женщина бросилась к печи и начала лихорадочно вытаскивать оттуда лепешки. К величайшему разочарованию Нур-ад-Дина, они были удивительно хороши и румяны. Не было ни пригоревшей корочки, ни черных пятен на аппетитных боках лакомства, до которого он сам был великим охотником, а Мариам – непревзойденной мастерицей.

– Я же говорила! – торжествующе воскликнула она. – Чтобы у меня подгорели лепешки! Да этого просто не может быть! Такого не допустит и сам Аллах всесильный и всемилостивый!

Нур-ад-Дин удрученно склонил голову. Сейчас его паника казалась ему еще более нелепой! Но, увы, объяснения ей он все так же найти не мог. Но теперь предстояло еще объясниться с уважаемой Мариам. И конечно, извиниться перед ней.

Причем извиниться не единожды. Ибо платье ее было замочено от ворота до подола – он, Нур-ад-Дин, не пожалел воды для спасания уважаемой ханым. Кроме того, он, неуклюжий глупец, поставил под сомнение честь Мариам как хозяйки. Что было – о, с этим не может не согласиться любой опытный мужчина – провинностью куда более тяжкой, чем даже сотня ведер воды!

Почтенный купец склонил голову, прикидывая, как бы начать разговор. Мариам, уперев руки в бока, сверлила его насмешливым взглядом. Поэтому ни она, ни он не увидели, как неслышно открылась, а потом прикрылась калитка в дувале – то поспешила уйти довольная Маймуна. О, сейчас она не рискнула бы превращаться в сиреневую туманную дымку, да и лень ей было, говоря откровенно. А вот окружить себя облаком невидимости она могла без труда.

Краем глаза Мариам уловила какое-то движение, обернулась к калитке, но все было спокойно. И все же хозяйский взгляд заметил непорядок.

– О Аллах всесильный и всемилостивый! – проговорила почтенная вдова. – Ну какой ты неловкий, Нур-ад-Дин. Вбежал, облил меня водой, оставил открытой калитку! А если бы какой-нибудь лихой человек сумел воспользоваться этим?

– Я бы защитил тебя, несравненная! – пробормотал Нур-ад-Дин. Что-то в голосе Мариам подсказало ему, что она не очень сердится на своего нежданного спасителя.

– О, не сомневаюсь… Должно быть, еще более рьяно, чем от пожара попытался меня защитить… надеюсь, что жива бы я все-таки осталась… Но и только. Хотя и за это стоило бы благодарить Аллаха всесильного и всемилостивого!

– Ты меня делаешь истинным чудовищем, незабвенная, – робко заметил Нур-ад-Дин, поднимая голову. Он увидел, что Мариам не сердится, что в ее глазах куда больше смеха, чем гнева, и потому чуть осмелел. – Разве мог бы я поднять руку на столь прекрасную женщину?

– О, если бы считал, что этим сможешь защитить ее… Ведь смог же ты едва не утопить меня, защищая от несуществующего пожара…

– Прости меня, добрейшая из женщин. Я столь сильно за тебя перепугался, что почти не помнил себя!

Мариам вздохнула и нежно посмотрела на своего спасителя.

– Я вовсе не сержусь, добрый мой Нур-ад-Дин. Более того, я даже благодарна тебе. Ибо ты, сам, конечно, того не желая, вернул меня на землю из прекрасных грез. Кто знает, что стало бы со мной, задержись я там на миг дольше?

Нур-ад-Дин просиял.

– О счастье! Ты не сердишься – и твой почтительный раб счастлив! Но… прости меня, прекраснейшая, быть может, это непозволительная вольность…

– Говори уж, – махнула рукой Мариам, – я и в самом деле не сержусь. И не рассержусь, должно быть, на неумные слова…

Нур-ад-Дин поклонился. А потом, подняв голову, спросил:

– О, если это и в самом деле так, то не будешь ли ты столь гостеприимна, чтобы угостить меня такими прекрасными лепешками?

Мариам рассмеялась.

– О, мой добрый друг и всегда долгожданный гость! Я буду даже более гостеприимна – я накормлю тебя разными вкусными вещами, а не только свежими лепешками! А если ты пришлешь ко мне завтра свою дочь, я даже расскажу ей, что и как следует готовить!

– Благодарю тебя, – качнул чалмой Нур-ад-Дин. – Но тогда, о лучшая из женщин, не забудь ей сказать, сколько ведер воды должен принести с собой мужчина, чтобы получить столь изысканные лакомства!

Мариам рассмеялась и увлекла его в дом – там было и прохладнее и уютнее.

Остывала печь, довольная, что не спалила лепешки. Остывал и день, готовясь к прохладе ночи. Всего через два дома Маймуна, напевая, месила тесто. Уж ей-то не нужна была никакая печь – от одного только ее взгляда лепешки подрумянивались ничуть не хуже, чем у умелой стряпухи Мариам. И джинния была этому очень рада.

Макама пятнадцатая

Сколь удивительным оказался этот вечер для Нур-ад-Дина, столь неприятным стал он для Амаль.

Не в силах избавиться от своих все более радужных мечтаний, а вернее, пребывая в их сладком плену, она решила, что сможет доказать «прекрасному как сон» юноше, жениху Мариам, что мечтает лишь о нем. Для этого она избрала путь весьма простой, но, как ей казалось, единственно верный. Она решила приоткрыть калитку и следить за каждым, кто покажется на их улице. И как только в дальнем ее конце она увидит Нур-ад-Дина, то выскочит за порог и сделает вид, что куда-то весьма и весьма торопится. Но как она ни торопится, врожденная благовоспитанность велит ей потратить несколько долгожданных минут на беседу.