Моя панацея (СИ) - Манило Лина

Я бегу следом. Держу в фокусе широкую спину Максима. Посылаю ему безмолвные просьбы и глупые обещания: всё будет хорошо, с ним всё будет хорошо. Успокойся, пожалуйста, держи себя в руках.

Детская игровая заполнена людьми. Аниматоры в ярких балахонах, с размалёванными “клоунскими” лицами охают и причитают. Совсем молоденькие, они напуганы невероятно. Работники ресторана, охранники Максима, какие-то зеваки — тут явно собрались все, кто только мог. Столпотворение, и спины людей загораживают Ярика.

Он плачет. Зовёт папу, маму. Ему больно, и от этого мой самоконтроль оглушительно лопается. Страшно. Но и радостно: он живой, а всё остальное можно исправить.

— Нога, — плачет Ярик, совсем жалобно плачет.

Моё сердце качает кровь с какой-то нечеловеческой скоростью, а в ушах шумит прибой.

— Сейчас, сынок, сейчас мы поедем в больницу.

— Больно.

— Понимаю. Скоро пройдёт.

— Разойдитесь, блин! — кричу, потому что слишком много посторонних, лишних, мешающий подойти к ребёнку. — В сторону!

Слушаются — возможно что-то в моём голосе их заставляет принять меня всерьёз. Просачиваюсь в образовавшийся просвет и замечаю бледного Ярика. Он лежит спиной на матах, неловко вывернув ногу, а глаза кого-то ищут. А потом находят. Меня.

— Ну как ты так, а? — присаживаюсь рядом на корточки, позабыв о том, что на мне всё такое новое и нарядное. Одежда, макияж, укладка — всё это мусор. Ерунда. Когда ребёнок в беде, мало что ещё имеет значение.

Ярик находит в себе силы и улыбается. Тянет ко мне руку. И к Максиму её тянет, и мы оба, будто сами вдруг стали маленькими, хватаем его ладошки.

Руки Максима дрожат. Не знаю, видит ли кто-то ещё это, отдаёт ли сам Максим себе отчёт, насколько ему сложно сейчас, но я протягиваю ладонь и касаюсь его напряжённого плеча. Всё будет хорошо, справимся.

Мы? Какие странные у меня мысли. Разве существуют какие-то там “мы”?

— Пожалуйста, дайте дорогу! — грубый окрик несётся от входа в игровую, и вскоре появляется бригада медиков.

Ярика укладывают на носилки, Максим обещает дирекции ресторана все казни египетские, своей охране — оторвать голову каждому, и идёт за врачами. Что мне делать? Идти следом? Но я ведь никто. Но и оставаться в стороне не получается.

Сердце бьётся в груди, пульс подскакивает. Давление тоже, но я стараюсь держать себя в руках.

— Мамочка, — всхлипывает Ярик, а Максим оборачивается и ищет меня глазами.

Находит, щурится и слабо улыбается.

На улице прохлада, а я только сейчас вспоминаю, что забыла внутри и сумку, и пальто. Но какая к чёрту разница?

— Залезай, — не то просит, не то приказывает, и я ныряю в распахнутую дверь скорой.

Максим устраивается рядом, а Ярик, лежащий на носилках, тянет к нам руки. Господи, какой он бледный, какой напуганный и растерянный. Несчастный. Обессиленный.

— Ты же у меня взрослый, да, сын? Держись.

— Больно, — хнычет Ярик и растирает слёзы по бледному личику кулаком. — Папа, мне отрежут ногу?

— Ногу тебе не отрежут, а язык я тебе оторву, если не перестанешь глупости говорить! — притворно гневается Максим, а Ярик начинает хихикать. Даже о боли забывает, о жалобах и тихонько посмеивается.

— Говорят, ничего критичного, — глухо сообщает мне на ухо Максим и крепче сжимает в своей кажущуюся крошечной ладошку Ярика. — Убью всех нахрен. Ресторан засужу. Камня на камне не оставлю.

— Не надо, — прошу и снова касаюсь его плеча. — Сейчас ведь главное — ребёнок.

— Всегда главное ребёнок, потому и поубиваю всех причастных.

— Это же фигура речи?

— Вероятно.

В частной клинике “Гиппократ”, куда нас с мигалками привезла мобильная бригада, Ярика мигом отволокли на рентген. А нас с Максимом заставили ждать в коридоре. Ненавижу ожидания, они выматывают и убивают.

Максим меряет тяжёлыми шагами узкое пространство, на меня не смотрит, полностью поглощённый тёмными мыслями.

— Макс, послушай меня. Всё обойдётся. Ты же слышал, что врачи сказали?

— Инга, я тебя слышу, — кивает и останавливается у стены. Упирается в неё руками, опускает голову и кажется сейчас чернее тучи. Лучше не трогать, наверное.

Усаживаюсь в ярко-жёлтое кресло, складываю руки на коленях, замираю. Время тянется медленно, а я всё жду, что сейчас Ярик заплачет, будет снова звать маму и папу, но за дверью тишина.

— Долго они что-то, — голос Максима хриплый, треснувший. Он явно на самой последней грани терпения, и пускай бы врачи работали быстрее, а не то сорвётся же. И тогда я точно не смогу дать гарантию, что никто не пострадает.

— Процедуры, надо подождать.

— Будешь кофе? Мне нужно прогуляться.

— Неси.

Стоит Максиму скрыться из вида, как дверь в рентген-кабинет распахивается и меня приглашают войти. Врачи уверены, что я мать, потому послушно иду за симпатичной медсестрой и попадаю в полумрак. Ищу глазами Ярика, но его нет нигде.

Тревожно.

— Мальчика в палату отвезли, он там до утра пробудет. Понаблюдаем его, — объясняет врач и протягивает мне снимок вместе с какими-то официальными бумажками. — Ничего критичного, просто сильный ушиб, но лучше перестраховаться. Поднимайтесь на второй этаж, там вам подскажут, что дальше делать.

Благодарю рентгенолога и выхожу из кабинета, крепко прижимая к себе бумаги и снимок. Максим с двумя стаканчиками кофе стоит в десятке шагов и смотрит на меня вопросительно. Ох, мужчины. Такие крепкие и грозные, сильные и несгибаемые, но если дело касается близких, такие ранимые.

— Ушиб, — одними губами и буквально кожей чувствую, как из Максима мощными толчками и потоками выливается облегчение. — Пойдём.

Забираю у Максима свой кофе, быстро-быстро его выпиваю на нервной почве и сминаю стаканчик в руках. Ох, вроде отпустило.

— Держи, это тебе. Это важно.

Отдаю ему бумаги, потому что именно его они касаются, что бы там в суете не подумали все остальные. Веду за собой. Нам нужно на второй этаж, нужно найти врача.

— Инга, остановись.

Властное за спиной, и я замираю. Медленно оборачиваюсь, а Максим останавливается на две ступеньки ниже меня. Так мы почти одного роста, так нам проще смотреть друг другу в глаза.

— Ты не должна быть тут сейчас. Не обязана. Хочешь, я тебя отпущу? Сейчас же отпущу?

— Заманчивое какое предложение, — провожу рукой по его жёстким тёмным волосам, улыбаюсь. — Но там же Ярик. Он ждёт нас. Меня ждёт.

— Спасибо Ярику за тебя, — улыбается устало, и мы идём искать врача.

Когда находим его, Виктор Семёнович долго и упорно рассказывает, что они обязательно все силы кинут на лечение Ярика. Максим мгновенным переводом покрывает все необходимые расходы, и врач становится ещё благодушнее.

— Ярослав уснул. Мальчик разнервничался, у него был шок, потому езжайте пока домой. Утром вам позвонят, скажут, когда можно подъехать и забрать ребёнка. Не беспокойтесь, пожалуйста. Клиника оборудована всем необходимым, есть чем и лечить, и развлекать. Езжайте, нечего попусту нервы тратить.

Ты смотри, какой вежливый и добродушный.

— Можно его увидеть? — спрашиваю, пока Максим отлучился оформить все необходимые бумаги.

— Нет, не стоит. Он очень крепко спит. Езжайте домой, отдохните, утром возвращайтесь, — повторяет, а я выхожу из кабинета.

— Ну всё. Можно уезжать, — улыбаюсь появившемуся в коридоре Максиму.

Он растирает рукой лицо, смахивает с него усталость. Смотрит как-то особенно тоскливо, растерянно и вдруг резко притягивает меня к себе.

— Спасибо, Инга.

— За что?

— За то, что не позволяешь окончательно разочароваться в этом долбанном мире.

17. Инга

Естественно, врач мог рассказывать мне, что угодно. Что угодно запрещать. Но все табу и предписания рассыпаются на части, когда дело касается Максима и его способности идти напролом к нужной цели.

Уверена, ради Ярика он способен вывернуть планету наизнанку, а когда дело касается его безопасности и покоя, так и вовсе снять планету с орбиты.