Джеймс Бертрам - История розги

Первому случаю было посвящено немало столбцов в газетах не только Ниццы, но и Парижа. Процессом этого богатого и аристократического испанского семейства были долгое время заняты все великосветские салоны Ривьеры.

Я буду пользоваться отчетом об этом процессе, напечатанном в одной из главных газет Ниццы. Жертвой была девица Маргарита или, как ее звали в семье, Мег. Вот показание одного из главных свидетелей обвинения — берейтора:

«Четыре года тому назад я был в Виллафранш в поисках какого-нибудь занятия. Раньше я был жокеем, но потом растолстел и стал негоден для такой службы. В это тяжелое для меня время одно ниццкое агентство предложило мне поступить на должность берейтора у богатого испанского семейства Л…

Я принял предложение и через несколько дней вступил в отправление своих обязанностей. Я сопровождал лошадей и семейство моих хозяев в Болье, где у них была своя вилла.

Семейство состояло из маркиза, маркизы, взрослого сына, неудавшегося спортсмена, но одевавшегося в спортсменский костюм по модным картинкам английских журналов, и дочери-барышни Маргариты.

Ну, господин президент, дочь была такая красотка, что за нее можно было бы отдать всех лошадей мира…

Вначале все шло хорошо. Работы у меня было немного, и я имел возможность уделять немало времени беседам с моим другом жокеем Скоттом, занимавшим в то время место при конюшне графа де С.

Я не знаю, господин президент, давно ли вы были на Ривьере, если недавно, то, вероятно, лучше меня знаете тамошнюю публику, что касается лично до меня, то я скажу откровенно, эта публика внушает мне глубокое чувство отвращения.

Это настоящий музей всевозможных пороков сладострастия, от Тулона до Вентимийи вы встретите положительно все его виды. В особенности отличаются светские барышни, а во главе их стоят американки!»

На этом месте бывший жокей был остановлен президентом, который предложил ему поменьше распространяться и держаться ближе к делу.

«В этой среде я был своим человеком, — продолжает он свое показание, — постоянным и усердным посетителем разных баров, где меня окружали дамы, рассчитывая выведать от меня, какая лошадь должна победить. Нужно быть тренером, чтобы узнать, до каких пределов может доходить человеческая глупость. Но я опять уклоняюсь от дела…

Я был в хороших отношениях со своей хозяйкой — маркизой. Это была жгучая брюнетка лет под сорок, очень здоровая, с наклонностью к полноте, которую самые опытные массажистки не в силах были уменьшить. Она и ее дочь Маргарита, обожавшая лошадей, были довольно часто со мной, чтобы задавать мне массу самых вздорных вопросов.

Я отвечал на них с чрезвычайной почтительностью, во-первых, потому что они были мои хозяйки, а во-вторых, чудные большие глаза барышни производили на меня громадное впечатление…

Не подумайте, господин президент, что я был влюблен в нее… Нет, это была не любовь, а какое-то другое чувство, которое я не в силах объяснить.

Она отличалась от других девушек каким-то особенным, врожденным изяществом; барышня, насколько я заметил, боялась своей матери, но еще больший страх ей внушал отец, который, при всем моем уважении к лицам, платящим мне жалованье, производил на меня довольно жалкое впечатление. По-моему, это был выживший из ума скверный человечек.

И я не раз задавал себе вопрос, как такая мразь, с позволения сказать, могла наводить такой ужас на барышню.

Очень набожный, он всеми в доме командовал с полным спокойствием, а со своей дочерью был до невозможности вежлив.

Несмотря на это, барышня дрожала перед ним, как какой-нибудь рядовой перед лордом Китчинером.

Когда барин самым ровным и спокойным голосом говорил барышне:

— Маргарита, сегодня ровно в три часа вы будете у меня в кабинете, где вас будет ждать ваша мать, слышите?! — от этих слов бедняжка приходила в страшное волнение, вся краснея, молча подбирала свои юбки и с опущенной головкой уходила к себе в комнату.

Я напрасно ломал голову и не мог объяснить, почему такая простая фраза могла так волновать барышню?..

Раз утром, когда я сопровождал ее на прогулке верхом по Гранд-Корниш, она обратилась ко мне со следующими словами:

— Ну, старина, как вам нравится эта страна?

— Настоящий рай земной, барышня, — отвечал я, — но променял бы ее с радостью на крошечный коттедж в окрестностях Лондона.

— «Рай земной!» — повторила она мои слова, глядя на меня с навернувшимися слезами на глазах, — скажите лучше «ад земной», и вы еще будете далеки от преувеличения!..

Чтобы разогнать у ней черные мысли, я предложил ей ехать галопом, но она решительно отказалась, и я заметил, что при каждом более или менее резком движении ее кобылы, когда ей приходилось подпрыгнуть в седле, она опускалась как будто на острия булавок.

Раз она не в силах была сдержать вырвавшегося у нее крика боли, чему я не придал особого значения, ведь женщины — такие нежные создания!..

В этот день, когда мы вернулись с катания, у подъезда нас ждал маркиз — ее отец.

Как только дочь остановила лошадь, он ей сказал своим обычным голосом:

— Маргарита, будьте так любезны сию же секунду отправиться ко мне в кабинет… и т. д.

Барышня покраснела, как пион, и, когда слезла с лошади, настолько сильно дрожала, что едва не потеряла равновесия.

Хотя я, господин президент, не Шерлок Холмс, но все-таки заметил, что тут кроется что-то неладное.

Я сделал вид, что пошел в конюшни, но в действительности, зайдя за кактусы, вернулся назад.

Цель моя была дойти незаметно до большого дерева, ветви которого как раз были напротив окна кабинета маркиза.

В несколько секунд я влез на дерево и спрятался в чаще его ветвей.

На мое горе, окна были закрыты, и занавеси задернуты, так что я ничего не мог видеть.

Раздосадованный, я уже собирался слезть со своей обсерватории, когда заметил, что с риском сломать себе шею я могу расслышать разговор, происходивший в кабинете.

Ничто так не подзадоривает любопытства человека, как опасность. Рискуя каждую секунду полететь вниз, я ухитрился, наподобие обезьяны, примоститься так, что мог приложить ухо к стене дома.

Вначале я услыхал сдержанные рыдания, — плакала женщина.

Затем послышался голос маркиза.

— Это позор, — говорил он, — вы ведете себя хуже последней потаскушки, в вас нет ни одной капли нашей родовой гордости! Что вы делали сегодня утром? Вам мало, что за вашим хвостом бегают чуть не все офицеры-альпийцы, теперь вы уже флиртуете с прислугой… вы бегаете за… это гнусно!

Я отлично знал, что все это ложь, барышня и не думала со мною флиртовать. Была минута, когда я готов был броситься и задушить маркиза.