Анаис Нин - У страсти в плену

Затем мой поклонник сказал мне полушепотом: «Не хотите ли пообедать со мной и потом пойти в театр?»

Он стал моим первым любовником. Я забыла Рейнольдса и Стефана. Теперь они мне казались детьми.

Королева

Художник сидел перед натурщицей, смешивал краски и рассуждал о проститутках, которые его занимали. Ворот рубашки с подвернутыми рукавами, был расстегнут, открывая сильную гладкую шею и под нею темные волосы, ремень был ослаблен, причем на брюках одной пуговицы недоставало. Он говорил:

— Я люблю проститутку прежде всего потому, что она никогда не станет цепляться за меня, никогда мной не увлечется. Поэтому я себя с ней чувствую свободно. Я не обязан ее любить. Единственная женщина, которая доставляла мне подобное же удовольствие, была неспособна влюбиться, и отдавалась как проститутка, презирающая мужчин, которым отдавалась. Она и была проституткой, и была холоднее, чем статуя, Ее открыл один художник и сделал из нее натурщицу. Она была великолепной натурщицей. И она была самим воплощением проституции. Каким-то образом холодное чрево проститутки, становясь объектом чужого желания, производит что-то необычное. Постоянное бытие с фаллосом внутри ведет к каким-то чудодейственным изменениям. Чрево, влагалище проститутки, словно выставляются напоказ, словно они и есть все ее существо. Даже волосы проститутки пропитаны сексом. Женские волосы!.. Ее волосы были самыми чувственными из тех, каких мне приходилось касаться. Должно быть, у Медузы Горгоны были такие волосы, и ими она соблазняла попадавших под ее чары мужчин. Они были тяжелые, полные жизни и такие едкие, словно их окунали в сперму. Мне все казалось, что она оборачивала ими фаллос и окунала их в мужские секреции. Это были волосы, которые мне хотелось обернуть вокруг моего собственного фаллоса. Они были теплые, мускусные, маслянистые, сильные. Это были волосы животного. Они ощетинивались, когда прикасались к ним. Даже если я просто пропускал их между пальцами, я тут же возбуждался. Я наслаждался, просто касаясь их. Но не одни только волосы, — ее кожа была тоже эротичной. Она могла лежать часами, позволяя мне гладить ее, лежать, как животное, совершенно неподвижная и расслабленная. Сквозь прозрачную кожу проступали голубые линии, проходившие сквозь ее тело, и я чувствовал, что касаюсь не только поверхности, но и самих живых вен. Они были настолько живые, что в них ощущалось какое-то движение. Я любил лежать на ее ягодицах и ласкать ее, чувствуя, как мускулы сокращаются, откликаясь в ответ.

Ее кожа была сухой, как песок пустыни. Когда мы впервые легли в постель, кожа ее была прохладной, а потом стала теплой и горячей, как при лихорадке.

Невозможно описать ее глаза. Разве только скажешь, что это были глаза оргазма. То, что постоянно происходило в ее глазах, было таким лихорадочным, таким обжигающим, таким напряженным, что порой, когда я смотрел прямо в ее зрачки и чувствовал, как мой фаллос поднимается и пульсирует, то такую же пульсацию видел в этих глазах. Одними только глазами она могла дать этот, столь совершенный эротический ответ. Как будто лихорадочные волны дрожали там, как будто протекали там какие-то потоки сумасшествия… Что-то пожирающее, как огонь, зажигающее мужчину с ног до головы, что могло, как пламенем, уничтожить наслаждением, никогда не испытанным прежде. Она была королевой проституток, эта Бижо. Да, Бижо. Всего несколько лет назад ее еще можно было видеть в одном маленьком кафе на Монмартре. Она была какой-то восточной Фатьмой, с бледным лицом и горящими глазами.

Она была словно вагиной, вывернутой наружу. Ее рот — это не рот, который заставляет вас думать о поцелуе или о пище, это не губы, которые говорят, произносят слова, приветствуют вас, — нет, это, словно рот самого женского входа, сама форма его, и его движения, как бы стремились затащить тебя внутрь, возбудить тебя, — всегда влажный, алый и живой, как губы ласкаемого входа женщины.

Каждое движение этого рта обладало способностью возбуждать ответное движение, ответное волнение в мужчине, оно передавалось, как инфекция, разом. Все тело Бижо управлялось эротикой, этим гением желаний. Должен признаться, что это было весьма неприлично. Рядом с ней ты выглядел так, словно занимаешься любовью на глазах у всех, в кафе или на улице: как будто она ничего не оставляла на ночь, для постели, настолько ее эротизм был открыт, был всегда на виду.

Она и вправду была королевой проституток. Она творила любовь в каждый момент своей жизни, даже, например, когда ела. А играя в карты, не сидела пассивно, как сидели бы другие женщины, отдающие все свое внимание игре: по ее позе можно было почувствовать, что ее ягодицы распластаны по сиденью и что все в ней готово к обладанию. Ее груди всей тяжестью касались стола, и если она смеялась, то был эротический смех удовлетворенной женщины, смех тела, которое наслаждается каждой своей порой, каждой клеткой — тело, ласкаемое целым миром. Иногда я шел за ней по улице и видел, что ее преследуют даже уличные мальчишки. Еще до того, как мужчины видели ее лицо, они начинали за ней идти, словно она оставляла после себя звериный запах. Удивительно, что происходит с мужчиной, когда он видит перед собой поистине сексуальное животное. Звериная сущность женщины так тщательно замаскирована, — ведь и губы, и ягодицы, и ноги созданы, чтобы служить совсем другим целям, и все это словно какой-то цветной плюмаж, придуманный, пожалуй, для того, чтобы отвлечь мужчину от желания, а не для того, чтобы его усилить. Женщины, которые беззастенчиво сексуальны: у которых на лице словно нарисована их метка; женщины, которые возбуждают в мужчине желание выставить перед ними свой фаллос; женщины, для которых одежда — это лишь способ подать нам влекущие части тела; женщины, которые носят турнюры, чтобы увеличить бедра, носят корсеты, чтобы подчеркнуть грудь; женщины, которые швыряют в нас свою чувственность сквозь губы, ноздри, из рта, носа, глаз и волос и источают секс всем телом — вот женщины, которых я люблю!

Другие… Ах как долго приходится вам отыскивать в этих других животное. Они растворили его, замаскировали, залили духами, так что это пахнет совсем по-другому. Как что? Быть может, как ангел?

Вот одна история, происшедшая у меня с Бижо. Бижо была от природы неверна. Однажды она попросила раскрасить ее для бала художников. Это был год, когда и натурщицы и художники должны были нарядиться в африканских дикарей. Бижо попросила меня разукрасить ее, для чего пришла ко мне за несколько часов до бала. И я начал разукрашивать ее тело африканскими узорами моего собственного изобретения. Она стояла передо мной совершенно голая, и сначала я разрисовал ее плечи и груди, затем наклонился, чтобы разукрасить ее живот и бедра, а после встал на колени, чтобы декорировать нижнюю часть тела и ноги. Я рисовал с любовью и обожанием, словно то было актом моего восхищения перед ней. Ее спина была широкой и сильной, как спина цирковой лошади. Я мог бы взобраться на эту спину, и она не склонилась бы под моей тяжестью. Я мог бы сесть на эту спину и соскользнуть вниз, и взять ее сзади, ударяя будто хлыстом. Я желал ее. Но возможно, что еще больше мне хотелось сжимать ее груди — до тех пор, пока не слезла бы с них вся краска, и они снова не стали бы белыми, и я бы целовал их. Но я сдерживался и продолжал разрисовывать ее под африканку.