Сильвия Бурдон - Праздник любви

Прием закончился маниакальной оргией. Герой вечера – добрый пес бродил между нами, вынюхивая и подъедая остатки ужина. Я смотрела на него как на старого приятеля: он показал мне, что есть еще много нераспаханной пашни на бесконечных просторах королевства любви.

Этот фестиваль «Dog-show» показал мне еще раз, что я могу всегда управлять ситуацией, удачно использовать интерьер для того, чтобы доставить удовольствие всем, а не только себе. Как-то раз вшестером мы сидели в ресторане на Монмартре. Один из наших представил мне некоего Гастона, который сидел за соседним столиком. Тот ухмыльнулся: «А, это вы, Сильвия, порносуперстар, как интересно!» – «Это смешно?»– «Нет, но все знают, что порно – это «липа», вранье». Тогда я, глядя ему прямо в глаза, расстегнула молнию на его ширинке, взяла его член и начала его теребить: «А это – тоже «липа»?» Гастон, багровый от стыда, не зная, куда деваться, забормотал: «О, я хотел сказать… остановитесь, пожалуйста, я прошу вас… нет, продолжайте, только не здесь…»

Все обедающие в ресторане превратились в соляные столбы. Официанты застыли с подносами, а бармен за стойкой выпучил глаза и открыл рот, как будто только что три марсианина заказали белый мартини. Внезапно я заметила в глубине зала пару пожилых людей в возрасте примерно шестидесяти лет. Он в темном костюме, с орденом Почетного легиона, она – в белом, в шляпе с вуалеткой. Оба привстали, с изумлением наблюдая за нами, и убедились, что происходит что-то, чего не было в меню. Месье повернулся к мадам и отчеканил: «Пусть принесут счет, мы уходим. Недопустимо, чтобы подобные люди оставались на свободе». Я оставляю Гастона, направляюсь к ним, наклоняюсь ближе и шепчу: «Останьтесь, вечер только начинается». Одну руку я засунула ей за корсет, а другой похлопала легионера по ляжке. Его чуть было не хватил апоплексический удар. Мадам начала вопить от негодования. Тогда я повалила ее на стол, задрала ей юбку и обнажила ее прелести, которые были таковыми две мировые войны назад. Все сидящие покатывались от хохота, а двое ханжей сочли за лучшее побыстрей спастись бегством.

ПУСТЬ ЭТОТ ДЕНЬ ПРИДЕТ

В течение целого месяца я не занималась любовью. В большей степени из-за разочарования, чем от отсутствия желания. Время от времени у меня появляется потребность побыть одной, отдохнуть, собраться с силами, с мыслями, подзарядиться новой энергией.

Я отключила телефон, отослала Ферара к его бывшей жене. Мой вибромассажер отдыхает, но порой кажется, что он жалуется на свое бездействие. Сегодня пятница, 11 часов вечера. Я закрываю глаза, стереофоническая музыка ласкает меня. По кровати разбросаны разрозненные листы незнакомого мне трактата о способах любви. Я скомкала пустую пачку «Winston», надо спуститься за сигаретами.

В почтовом ящике я обнаружила несколько писем в ответ на мое интервью, напечатанное в журнале «Union». Молодая модельерша из Страсбурга предлагает мне себя в качестве рабыни: она никогда не осмелилась бы на это, но, когда прочитала о том, чем я занимаюсь, решилась на этот шаг, так как узнала, что есть люди, которые так естественно воплощают свои мечты.

Она любит утонченный разврат – это то, чем не перестает восхищаться Жерар, мечтающий иметь служанку, которая хотела бы подчиняться всем его прихотям. Несколько корреспондентов убеждены, что я не существую, что мою воображаемую жизнь описал какой-нибудь мужчина, страдающий психозом или маниями, что никакая женщина не может жить так, как написано. Жалкая картинка нашей жизни, низводящая женщин до ничтожных частиц и утверждающая мужское превосходство. Некоторые пишут разгневанные письма с разъяснениями, как я должна одеваться, что делать, а в заключение называют меня всеми оскорбительными эпитетами, подписавшись неразборчивой подписью и приводя несуществующий адрес. Таковы законы анонимных профессиональных преследователей.

И тем не менее я продолжаю приглашать маньяков, извращенцев, эротоманов, педофилов, геронтофилов, онанистов и других – всю эту когорту сексуальных максималистов, ландскнехтов вседозволенности – для того, чтобы предоставить им возможность реализовать предпочитаемые ими формы соития, чтобы они могли выйти из темных подворотен и спокойно демонстрировать открытый секс. Затем, о ирония, есть предложения руки и сердца. Это меня всегда забавляет: что хорошего во вступлении в законный брак, если не иметь детей, а я не чувствую непреодолимого материнского призвания. Недостаточно хотеть иметь детей, главное – тратить на них много времени. И я нахожу преступным и бессовестным, когда толпы идиотов плодят детей и совершенно не занимаются их воспитанием и образованием. Мой стиль жизни не позволяет мне брать на себя ответственность вырастить и воспитать человека. Тем не менее я обожаю ребятишек. И они меня любят потому, что я всегда разговариваю с ними как со взрослыми, никогда не впадаю в демагогию поучения. Я обращаюсь к их интеллекту, они чувствуют, что я уважаю их по-настоящему. Они – будущее, а это то, что я люблю. Но поскольку я считаю, что не смогу серьезно заниматься детьми, значит, я не имею права их заводить. Впрочем, я, вероятнее всего, не выйду замуж, так как, имея полную финансовую независимость, я не вижу необходимости с кем-то связывать свою жизнь. Кроме того, я считаю, что мужское присутствие в доме необходимо, если речь идет о настоящем отце ребенка, а настоящий отец – это тот, кто любит его по-настоящему, как говорил Паньоль. Ребенок – это прекрасно, может быть, когда-нибудь. Но не теперь… У меня еще слишком много желаний, слишком хочется гореть.

Я выхожу на балкон. Париж мерцает разноцветными огнями, видны темные пятна башен. И в этой магме смешения жизней, перекрестков, нарождающейся любви и безумств сколько дверей скрывали мои возгласы восторгов, сколько ресторанов давали мне приют и уют. Город, который я люблю, муравейник слов и дел, сосуд энергии, которая переливается в меня, а сколько загаданных желаний расцветает в час, когда пролетает озябший и усталый ангел меланхолии. «…Чтобы говорить о бомбе, надо, чтобы она, наконец, упала. Это ее назначение и наш удел. И нужно, чтобы этот день прошел… Прощай, Париж, и прощай, Вена, прощайте, Рим и Монте-Карло…»

Я вспоминаю эту песню Коссимова, когда раздается телефонный звонок, а я не снимаю трубку…

Я часто думаю о смерти. Но не со страхом, а как будто смотрю невероятный фильм, который показывают в нашем освященном со времен крещения сознании. Религия учит людей искусству умирать, но не искусству жить. Смерть – это естественное продолжение жизни, и ее надо было бы бояться, как таковую, но ведь неизвестно, кто из нас первым сдаст выпускной экзамен и получит приз на вход в потусторонний мир. Церковные ханжи не перестают вдалбливать в беззащитные мозги молодежи и стариков, что что-то есть «после того», что добрые пойдут прямиком в рай, а грешные и злые будут мучиться в адских котлах.