Маркиз де Сад - Жюльетта. Том I

Вскоре после этого события я обедала в доме Нуарсея, где мне представили еще одного гостя — графа де Бельмора, человека с необычной и незабываемой внешностью.

— Это наш новый президент, — сказал Нуарсей. — На сегодняшней ассамблее граф намерен произнести вступительную речь, посвященную вопросам любви. Если я не ошибаюсь, она послужит защите женского сердца от чувства, которое женщины слишком часто и необдуманно питают к мужчинам. Позвольте мне, друг мой, — обратился он к Бельмору, — представить вам нашу знаменитую Жюльетту. Кстати, возможно, вы уже встречались в клубе.

— Нет, — покачал головой граф. — Я не думаю, что встречался с мадам прежде.

— Тогда вы успеете хорошенько познакомиться с ней еще до того, как мы отобедаем. У нее самый прекрасный в мире зад и самая черная душа, словом, это нашего поля ягода, дорогой граф. И она с удовольствием послушает нынче вашу мудрую речь. Может быть, вы желаете уединиться прямо сейчас? Дело в том, что я жду Клервиль, а вы ведь знаете, что она долго возится со своим туалетом и постоянно запаздывает. Она обещала быть к четырем часам, сейчас только три, и я могу проводить вас в свой будуар, там к вашим услугам будет мой лакей.

Бельмор согласился; пришел лакей, и мы втроем ушли в другую комнату. Причуда Бельмора показалась мне неприхотливой: он прижимался лицом к моим ягодицам и неторопливо, как будто даже задумчиво, целовал и облизывал их, а его в это время содомировал лакей. Затем, когда содомит кончил, граф вновь возбудил его, крепко прижимая лакейский член к моему заду и массируя его, добился второго извержения, заботливо следя за тем, чтобы струя попала мне точно в задний проход, и высосал сперму, попросив меня громко испускать газы ему в рот. После этой процедуры мы с содомитом выпороли его. Граф повторил каждую сцену со всеми подробностями еще раз, но памятуя о том, что вечером его ждут довольно обременительные обязанности, воздержался от второго оргазма. Когда мы вышли из будуара, в гостиную как раз входила улыбающаяся и, как всегда, ослепительная Клервиль.

Мы сели за стол, и Нуарсей заметил мне:

— Не думай, Жюльетта, что утехи графа ограничиваются тем, что вы сейчас проделали. Ты принадлежишь к нашему кругу, и граф знает это, поэтому он вел себя с подобающей учтивостью.

— Да, наш Бельмор обладает необыкновенной способностью держать себя в руках, — вставила Клервиль.

— Так вы знаете, мадам, — лукаво спросила я, — чем занимается этот господин, когда дает волю своим чувствам. Тогда прошу вас поделиться со мной — я не хочу оставаться в неведении, так как меня интересует все, что касается такого любезного кавалера.

— Как вы относитесь к ее просьбе, граф? — спросил Нуарсей.

— Даже и не знаю, что сказать. Боюсь, что в этом случае мадам составит неблагоприятное мнение о моем характере.

— Не беспокойтесь, — улыбнулась Клервиль, — моя подруга прежде всего будет ценить вас за разнообразие и неординарность ваших пороков.

— Любимая прихоть этого шалуна, — заговорил Нуарсей, — заключается в следующем: на плечи красивой женщины усаживают мальчика пяти-шести лет, крепко привязывают его, в тело жертвы вонзают нож, наносят бесчисленные раны, кровь струйкой сбегает вниз между ягодицами и попадает в задний проход женщины, которая в это время испражняется. Что касается Бельмора, он опускается на колени перед залитой кровью задницей… Я правильно объясняю, дорогой граф?

Граф молча кивнул.

— Так вот, Бельмор, стоя перед этим задом на коленях, слизывает кровь, а трое мужчин по очереди извергаются в его потроха. Теперь ты видишь, что ваши сегодняшние упражнения — это лишь мягкий вариант его любимой причуды, и здесь еще раз подтверждается старая истина: даже самая маленькая прихоть в человеке свидетельствует о его характере, и внимательный взгляд без труда найдет в ней признаки всех его пороков.

— Черт возьми! — радостно воскликнула я, обнимая графа за шею. — Ваша мания приводит меня в восторг, надеюсь, вы используете мое тело для таких развлечений, и будьте уверены, что я сделаю все, чтобы доставить вам наивысшее удовольствие.

Бельмор с важным видом заверил меня, что мои услуги потребуются ему нынче же, и шепотом попросил припасти для него побольше экскрементов в моих потрохах.

— Я так и думала, — всплеснула руками Клервиль. — Я знала, что ваши вкусы придутся Жюльетте по душе.

— Действительно, воздержанность — это очень глупая добродетель, — поддакнул Нуарсей. — Человек рожден для наслаждений и только через распутство может получить самые сладкие удовольствия в жизни. Одни лишь идиоты не понимают этого.

Тут снова заговорила Клервиль:

— Со своей стороны я думаю, что мы не имеем права ни в чем себе отказывать и должны любой ценой добиваться счастья, которое заключается в самых глубинах порока и блуда.

Граф согласно кивнул.

— Сама великая Природа рекомендует нам искать счастье только в пороке; она определила человеку предел существования, тем самым она заставляет его непрерывно расширять область своих ощущений, и подсказывает, что самые сильные и самые приятные можно встретить где угодно, только не на дороге скучных общепринятых радостей. Будь прокляты те, кто, надевая узду на страсти человека, пока он молод, формируют в нем привычку к самоотрицанию и самоограничению и делают его несчастнейшим из живых существ. Какая это ужасная участь!

— Пусть ни у кого не возникает сомнений относительно намерений праведников, которые поступают таким образом, — прервал его Нуарсей. — Ими движет ревность, мстительность и зависть к людям, которые не стыдятся своих страстей и смеются над мелкими страстишками этих наставников.

— Здесь большую роль играет суеверие, — добавил Бельмор. — Суеверие породило Бога, затем суеверные люди придумали всевозможные оскорбления для своего идола. И вот Бог, до которого в сущности никому нет дела, вместо того, чтобы оставаться всесильным и недоступным, напускает на себя беспомощный вид, и так создается среда, в которой дают всходы семена злодейства.

— Религия вообще принесла человечеству неисчислимые бедствия, — проворчал Нуарсей.

— Из всех болезней, грозящих человечеству, — сказала я, — я считаю ее самой опасной, а тот, кто первым подсунул людям эту мысль, был самым заклятым их врагом, и с тех пор в истории злейшего не было. Он заслуживает самой ужасной смерти, да и не существует наказания, достойного его.

— Однако в нашей стране, — сказал Бельмор, — еще не совсем поняли ее опасность.

— Это не так просто, — заметил Нуарсей. — Ведь больше всего на свете человек цепляется за принципы, которые внушили ему в детстве. Возможно, придет время, когда люди станут пленниками других предрассудков, не менее нелепых, чем религия, и во имя новых идолов безжалостно растопчут старого. Но пройдет еще немного времени, и наша нация, как несмышленое дитя, начнет плакать о разбитой игрушке, отыщет ее среди хлама и будет лелеять еще пуще прежнего. Нет, друзья мои, философия — это не та вещь, которую можно когда-нибудь встретить среди людей, ибо они слишком грубы и невежественны, чтобы их сердца мог согреть и осветить священный огонь этой великой богини; власть жречества может ослабнуть на какое-то непродолжительное время, но затем она становится еще сильнее, и суеверие будет отравлять томящееся человеческое сердце до скончания века.