Эрика Йонг - Сердце Сапфо

У тебя есть кое-что более прекрасное, чем красота. Ты живая. Я вспоминаю твою улыбку, твою находчивость, твою способность ответить собственной строкой на мою. И еще я вспоминаю, как мы любили друг друга, твое чувствилище, которое оживает, когда я вхожу в него, твою пульсирующую влагу, твою песнь между ног.

Треклятая Афродита! Я не хочу попасться в тенета женских волос. С мальчиками проще. Получаешь удовольствие и уходишь. Где моя Сапфо? Почему ты мне не отвечаешь? Алкей умирает от любви к тебе. Должен ли он приехать за тобой

О да! Приезжай и забери меня, думала я. Спаси меня из этого ужасного изгнания. Возьми меня с собой, куда бы ты ни направлялся. Мои чувства к Алкею были жарче, чем тот раскаленный бог с огнем во чреве. Я любила Алкея. Я томилась по нему, но его умышленные упоминания о красивых мальчиках, пусть и вкрапленные в страстное любовное послание, задевали мое самолюбие. Я всегда жила в приливных волнах переменчивых эмоций, а беременность только обострила их. Когда ребенок покачивался в море моего чрева, я покачивалась в море бурных эмоций. Слезы легко появлялись на моих глазах. Смех легко срывался с моих губ. Я прошла весь город в поисках прорицателей и колдуний, которые могли бы предсказать судьбу моего ребенка. Я побывала у всех. А потом вернулась к Кратеиде, чтобы спросить, почему мне не хватает мужества написать Алкею. Я не могла понять, что мешает мне это сделать. Что удерживает?

— Должна ли я сообщить отцу о ребенке? — спросила я у мерзкой старухи.

— Ответ на этот вопрос будет стоить тебе еще три золотых обола, — сказала она.

— Сверх того, что я уже заплатила?

— Да!

— У меня есть только один обол.

— Тогда я ничем не могу тебе помочь, — отрезала старая карга.

Я отправила Праксиною домой за оболами. Мы ждали ее молча, глядя на разноцветные языки пламени. Получив оболы, Кратеида принялась гладить их своими красными когтями, а потом дала ответ — двусмысленный, как и все предсказания.

Отец ли я того дитя, что она носитУ себя под сердцем? —Так спросил воин.И ветер прошептал — нет,Но листья прошуршали — да.А голуби проворковали — может быть.А бронзовый котел зазвонил,Как похоронный колокол.

— Что это значит? — в панике спросила я. — Что мой ребенок умрет? Да или нет? Я должна ему сказать или это повредит ребенку?

Кратеида уставилась на меня слезящимися глазами.

— Это все, что сказал мне дух. Толковать услышанное тебе.

— Скажи мне! — воскликнула я.

— Я бы сказала, если б могла, — ухмыльнулась Кратеида.

— Верни оболы моей хозяйке! — прикрикнула на нее Праксиноя.

— Возвращенные оболы несут на себе проклятие, — предостерегла хитроумная Кратеида. — Я тебе только одно могу сказать: обрати внимание на листья деревьев в твоем саду. Они все скажут.

В ту ночь мы с Праксиноей сидели при свете полной луны во дворе нашего дома и слушали шелест листьев на ветру. Поначалу они, как нам казалось, говорили «да», потом «нет», потом снова «да». Как мы могли что-нибудь понять?

Я попросила принести мне тростинку и папирус и написала письмо Алкею, чтобы отправить его ко двору Алиатта в Сардах.

Моя любовь!

Почему мне было так трудно сообщить тебе, что ребенок, которого я ношу, твой? Отяжеленная плодом нашей любви, я понимаю жизнь иначе, чем в те времена, когда мы были вместе. Я чувствую, как ребенок ударяет ножкой, и это воспоминание о твоей любви ударяет мне в сердце…

Какое дурацкое письмо! Мне нужно было сочинить песню, чтобы выразить то, что я на самом деле чувствую, а потому я сожгла папирус и сломала тростинку!

Но письмо к Алкею было не единственной трудностью, которую я пыталась преодолеть. Чем ближе было разрешение от бремени, тем сильнее одолевали меня страхи. Кладбища Сиракуз были набиты костями женщин, умерших во время родов. Роды были опаснее сражения. Ах, как я тосковала теперь по моей девственности — словно по родному дому! Как могла я раздвинуть ноги — не говоря о том, чтобы раскрыть сердце, — перед Алкеем? Мысль о смерти повергала меня в ужас. Если я умру, что станется с песнями, которые я не успела написать? Я стала понимать богинь-девственниц — Артемиду и Афину, стала понимать женщин, отказавшихся от плотских утех. Почему я попала в эту ловушку — влюбилась в мужчину? Почему мне было мало моей милой Праксинои? Я совершила ужасную ошибку, последовав за Алкеем. Может быть, поэтому и не могла заставить себя написать ему. За моим восторгом скрывался гнев: ему ничто не грозило, а что предстояло мне! Я хотела, чтобы и ему стало страшно. Пусть он тоже будет несчастен, как несчастна я!

Мы с Праксиноей ежедневно подносили дары богиням, отвечающим за деторождение, — Артемиде и Илифии. Вспоминали мы и Асклепия, бога врачевания. Мы бы принесли жертву и Ваалу, если б верили, что от этого будет какая-то польза. Вот какой страх одолевал нас.

Жирные окорока, редкие птицы, красивые одеяния, сотканные нашими руками, — вот только некоторые из наших жертв богам. В Сиракузах не бросали младенцев в огонь, но наверняка и тут кто-то приносил в жертву Гекате щенков на перекрестках дорог. А у рожениц не было другого выбора — оставалось терпеть мучения и благополучно разрешаться от бремени, если на то есть воля богов.

Керкил казался совсем ручным — его утихомирила не только моя беременность, но и мое путешествие в Мотию. Он так обрадовался, когда я вернулась, что распростерся по земле, обхватил мои колени и целовал мне ноги.

— У меня есть предчувствие, что скоро мы украсим дверь нашего дома оливковым венком, — сказал он тоном напыщенного дурака, каким и был на самом деле.

Оливковый венок символизировал сына, а пучок шерсти — девочку и всю ее женскую судьбу, неотделимую от ткацкого станка.

— Я предпочла бы пучок шерсти, — сказала я.

Керкил рассмеялся, решив, что это шутка.

Беременность может сопровождаться тревожными сновидениями. Не миновали они и меня. Плавание в Мотию явно не пошло мне на пользу. Пророчество Кратеиды тоже не давало покоя. Мне снова и снова снился младенец, передаваемый в объятия бога, раскаленного докрасна, и пожираемый огнем. Я не могла прогнать этот образ из своих мыслей.

Последние месяцы беременности, наверное, легче всего стираются из памяти. Роды — это смертельная борьба между двумя сцепившимися душами. Мы разъединяемся, чтобы можно было снова сойтись. Если бы девственницы знали, чего стоят роды, они бы навсегда отреклись от любви.