Послушный до дрожи - Анна Кота

— под краем уха, влажное прохладное пятно — на ключице, короткий щипок — на изгибе талии, волчком — вверх, по ребру, и вдруг — ничего.

Пауза.

Тишина горела в теле Эла, как фитиль; колени едва заметно дрогнули. Он держал позу так, будто она была его единственным правом на существование.

— Видите? — спросил Марлен не у Эла — у Айвены. — Дыхание щёлкает, как метроном.

— Вижу, — ответила она медленно. — Добавь ещё две точки. И пусть останется на счёт «пять».

Холод стекла под рёбрами, горячий выдох вдоль шеи, столь близко, что кожа сама подалась навстречу.

Эл закрыл глаза на один миг — не из слабости, а как будто отмерил себе короткую тьму вместо длинной жалобы. На «пять» распахнул — чисто, без влажного блеска. Это понравилось ей особенно.

— Хорошо. — Короткая пауза. — Мой мальчик, — сказала Айвена, и слово «мальчик» прозвучало не уменьшительно, а официально, как звание.

Госпожа вернулась в кресло, скрестила ноги. Марлен поставил бутылочку, вытер пальцы платком, не сводя глаз с объекта. Он испытывал — но никогда не провоцировал ради самого срыва, и это соответствовало её эстетике.

— Сложнее, — произнесла Айвена. — Статика плюс импульс.

Марлен кивнул и перешёл на другой инструмент — гладкий шарик из тёмного стекла. Уложил его Элу в ямку на грудине. Стекло холодило кожу и требовало абсолютной неподвижности — малейшее движение, и шар соскользнёт. Эл не позволил. Дыхание перестроилось: длинный ровный вдох, длинный ровный выдох; межрёберные мышцы работали, как швейцарский механизм.

— Держи, — шепнул Марлен, и тогда добавил импульс — лёгкое-лёгкое щекочущее касание у самого края позвоночника. Тело инстинктивно хотело отпрянуть.

Эл не отпрянул.

Шар остался на месте.

В этот момент Айвена почувствовала то, ради чего она вернула в дом эту практику: когда человек остаётся красивым внутри удержания позы. Она видела много выдержки, купленной страхом; здесь была выдержка, оплаченная самоконтролем. И это стоило больше любого подчинения.

— Достаточно, — сказала она.

Марлен убрал шар.

Эл остался в позе ещё один отмеренный вдох — и только потом, по её мягкому движению пальцев, опустил руки, расслабил плечи. Колени всё равно держались правильно — он не рухнул, не схватился за воздух, а просто «выключил» позицию, как выключают свет.

Айвена поднялась, подошла ближе. Большим пальцем провела по ключице — не проверяя, а отмечая собственность. На шее Эла светились бледные следы от стекла, на коже — тонкие полоски от ногтя.

— Ты выдержал, — сказала она тихо, так, чтоб слышал только он. — И сделал это красиво.

Его горло дёрнулось — короткий, почти невидимый глоток. Он не улыбнулся — и правильно: улыбка здесь была бы лишней.

Красная дорожка вина всё ещё тянулась по груди Эла. Айвена провела пальцем по этой линии, замедленно, будто дорисовывала картину. Подняла палец к губам, слизнула каплю.

— Вот теперь завершено, — сказала она тихо. И в её голосе было то самое — удовлетворение художника, а не только госпожи.

Эл выдохнул неровно, но поза осталась безупречной. Марлен усмехнулся — он видел, что они доставили ей удовольствие, как он и хотел.

— Отдых, — приказала она. — Пять минут. Потом — стойка у моего кресла.

Эл кивнул и опустил взгляд — ровно настолько, насколько позволяла форма благодарности. Он перешёл в тень, сел на пятки, пальцы мягко упёр в ковёр. Дышал глубже — но тихо.

Марлен не спрашивал словами — его глаза задавали вопрос: «Ещё?» Айвена покачала головой. Сегодня — достаточно. Она не любила пересаливать.

— Хорошая работа, — сказала она ему. — Без лишнего.

— Вы любите, когда без лишнего, — ответил он с той своей опасной мягкостью, где «мне можно» звучало как «вы позволили».

Айвена на миг задержала на нём взгляд — и откинулась в кресло. Её ладонь описала короткую дугу, как дирижёрскую, завершая такт.

— Режим дома остаётся прежним, — произнесла она уже и для стен. — И запомните оба: красота — это выдержка под нагрузкой. Сегодня — было красиво.

Эл поднялся и встал у её кресла, как она велела: левая стопа вперёд, плечи свободны, затылок вытянут. Поза «служит вниманием», а не «просит внимания». Это различие она учила видеть всех своих подчинённых — и особенно любила замечать, как тело учится ему быстрее головы.

Она протянула руку — просто положила пальцы ему на плечо. Ничего больше. Тёплое касание как печать. Эл выдохнул тихо, чуть заметно; его плечи приняли вес её ладони как награду.

Марлен повернулся к панорамному окну. Сумрак сада лежал прозрачными слоями. Он откинул в сторону занавес, дал воздуху войти, и дом, казалось, кивнул — доволен.

— Завтра, — сказала Айвена, — я посмотрю на то же упражнение с другим темпом. И с другим «микро». Без стекла. Ближе к нерву.

— Понял, — отозвался Марлен.

— А ты подбери мне что-нибудь с последнего аукциона. Без декоративного мусора, Эл. То, на что можно смотреть под бокал вина. И чтобы не пришлось объяснять, почему это стоит вложений.

— Будет сделано, — кивнул Эл.

Она улыбнулась едва заметно. В этом «будет сделано» было то, зачем в этом доме вообще существовала форма: чтобы выравнивать дыхание, а не глушить его.

Сегодня Эл дышал правильно под её рукой.

А то, как красиво он дрожал, — было роскошью. Не послушанием. Искусством.

Глава 13. Показ

Браслет дрогнул на запястье, и синий свет прошёл под кожей тонкой линией. Нейт поднял глаза — и замер. Зеркальная стена в его комнате ожила: серебристая гладь потемнела и стала экраном.

Нейт узнал хозяйскую гостиную: кресло, диваны, рассеянный свет. Госпожа Айвена и три гостьи в ярких платьях смеялись, бокалы с вином блестели тонким хрусталём.

Под изображением высветилась строка:

Подготовься. Стринги. Маска. Бабочка.

Нейт понял: его будут показывать. Сердце толкнулось в рёбра, но дыхание осталось ровным.

Он шагнул к шкафу. На видном месте лежали те самые предметы.

Чёрная маска на бархатной подставке, закрывающая половину лица. Рядом — идеально завязанная бабочка. И стринги для демонстраций, прикрывающие только спереди.

Он поднял бабочку — лёгкая ткань дрогнула в руке, будто впитывая его волнение. Завязывать было непросто: пальцы подрагивали, но он справился, поправил узелок у горла.

Ткань маски коснулась лица — прохладная, скрывающая выражение, но не взгляд. Он знал:глаза должны быть открытыми. Всегда.

Он задержал взгляд в зеркале: в