Велиар Архипов - Эротические страницы из жизни Фролова

Рассказала, что у него жена настоящая еврейка и уже уехала в Израиль, где у нее полно родственников и вот теперь скоро нужно будет уезжать и ему, хотя он никогда раньше не был евреем; потому что нашли уже очень хорошую работу продавцом сосисок и документы уже почти все оформлены; что у него есть маленький сынок, которому три годика и он тоже уже живет в Израиле и у него там такое красивое имя Моня, Эммануил Дмитриевич по нашему.

‒ Ты хоть представляешь, что на самом деле произошло? ‒ говорила она, разбросав по сторонам руки и ноги и выпятив набухшую промежность. ‒ Уму непостижимое. Это я самая, я, твоя родная жена, тридцати трех лет от роду и шестнадцати лет как твоя собственность, с твоего же уму непостижимого разрешения дала себя трахать всю ночь впервые в жизни какому-то совершенно чужому козлу, во все отверстия по очереди, и горела при этом от страсти, изнемогала от удовольствия, зверела и превращалась в скотину… Как можно такому поверить в нормальном виде?

‒ Не говори так. Козлу я бы не разрешил. Вы же влюбились…

‒ Ты бы посмотрел на него утром. Когда я сказала ему правду. Что я у мужа попросилась и муж мне разрешил. А сам ушел ночевать к маме. Как он вскочил. Как испугался, что ты вдруг придешь и застанешь его со мной. И сделаешь из него кусок мяса, ‒ она вовсю захохотала, ‒ он так и пробормотал, ‒ "кусок мяса из меня сделает", ‒ он, оказывается, видел тебя, наверное ходил за мною украдкой. Козел он. Хоть и сладкий очень. Все они наверное козлы…

Воскресенье они тоже проспали, но проснулись не очень поздно и она позвонила, наконец, маме, сказала, что все в порядке, а потом вдруг спросила Виктора, правда ли, что он отремонтировал замок на секретере, и он почему-то смутился, и она вдруг насторожилась, спросила, что он видел внутри, и он соврал, что бумаги и все, больше ничего, и она стала еще боле подозрительна, и вдруг прямо спросила:

‒ Ты что, был с мамой?

И он на самом деле провалился сквозь землю и оттуда промямлил:

‒ Да.

А она испуганно сказала:

‒ О Господи…

Именно так, как написано, без запятой. Закрыла лицо руками, чтобы он не видел, что у нее стало на лице, и ушла в ванную. А потом вернулась к нему заплаканная, села рядом и тихо сказала:

‒ Ты врешь. Врешь все… Ну зачем ты мне врешь? Она же не может. Она не может с мужчинами…

‒ Откуда ты знаешь?

‒ Знаю. Сказал один, который к ней приходил. А потом докторица эта, к которой я проверяться хожу, проговорилась…

‒ Зачем ты мне это говоришь?

‒ Вагинизм у нее. Болезнь такая, невозможно во влагалище член ввести…

‒ А ты-то как на свет появилась? ‒ вдруг расхохотался он. ‒ Через попку?

‒ Попку?

Она смотрела на него широко открытыми, то ли от изумления, то ли от какого-то озарения глазами, без тени злости или обиды:

‒ Ты ее… в попку??

И уставилась в его зрачки, пытаясь выудить из них сермяжную правду. А потом вдруг перешла на шепот:

‒ И у тебя… у вас… получилось?

‒ Не трогал я ее попку, отстань от меня, и так тошно на душе…

И встал, собираясь смыться в туалет.

‒ Нет, подожди, подожди! ‒ схватила его за руку и снова повернула к себе. Губы ее дрожали…

‒ Не отводи глаза, прошу тебя…

И снова так тихо, что он еле расслышал:

‒ Получилось? Правда?

‒ Правда…

‒ В пис… туда?

‒ Да.

Как она стояла, так и навалилась на него всем телом, свалив его, внезапно потерявшего равновесие, на пол. Он сильно ударился затылком, но она, оказавшись на нем, не обратила никакого внимания на стук, впилась в его лицо губами и стала яростно целовать, ‒ щеки, губы, нос, лоб, брови, глаза, поливая все это своими слезами, прерываясь лишь для того, чтобы без конца повторять: милый мой… родной мой… мамочка моя родная… миленькая… получилось… родные мои… любимые…

Всю эту ночь, а потом утро шестнадцатого июня 2003 года над городом хлестал дождь, первый за два месяца тридцатиградусной жары. Ревел ветер, гремели громы и в удивленные окна домов ослепительно-белым причастием сверкали совсем близкие молнии…

Этот внезапный ливень принес, наконец, нашему городу желанную и давно ожидаемую прохладу…

2. Елена Андреевна

Двадцать первое июня оказалось в этом году субботой, хотя в прошлом году было пятницей, а позапрошлом, когда Елене Андреевне исполнилось ровно пятьдесят, ‒ вообще четвергом.

Подарок для нее на этот раз им, слава Богу, не пришлось долго обсуждать и выискивать по прилавкам, ‒ еще в понедельник Ирина принесла с работы красиво упакованный пакетик и с гордым видом положила на стол перед Виктором:

‒ Сорвалась сегодня с обеда в "Матильду". Это для мамы. На двадцать первое.

‒ Дождь же шел.

‒ Ну и что?

В прозрачном пакетике были духи. Небольшая, очень элегантная коробочка. Made in Paris.

‒ И сколько?

‒ Двести восемьдесят.

‒ Ничего себе.

‒ Ну и что?

Таких дорогих духов он даже ей ‒ Иринке никогда не дарил… В самом деле, ну и что?

Помотаться, однако, по магазинам им все-таки пришлось. Все субботнее утро они переезжали из одного района города в другой, пока, наконец, не нашли в маленьком фирменном магазинчике "Крымские вина" то, что ей не давало покоя, ‒ обыкновенную бутылку кагора, правда, с какой-то особенной наклейкой, которую она тщательно сверяла с образцом из кладовок собственной памяти. Цена тоже оказалась особенной, но Виктор оставил ее без комментариев.

К маме они заявились в семь часов вечера. У нее сидели две ее приятельницы с работы и, само собой разумеется, Тамара Ильинична ‒ ее самая давняя и верная подруга, работающая врачом кожного отделения в областном кожвендиспансере. Обе приятельницы были уже слегка поддатые, процедура знакомства прошла со множеством весьма горизонтальных шуток, с Ильиничной же они уже были достаточно хорошо знакомы, ‒ по правилу, заведенному Еленой Андреевной, она регулярно следит за Иринкой, а теперь и за Светланкой, чтобы все у них было в порядке, чтобы не дай Бог не пропустить грибков или еще каких-нибудь простейших паразитов, которые цепляются далеко не только межполовыми путями, а находят и другие, намного более доступные. Разговор за столом, естественно, именно об этом и шел, приятельницы были в восторге от Тамары Ильиничны, проявляли живой интерес к дерматовенерологической науке, и практике тоже, поскольку обе они, как выяснилось, вольные птахи и ничто человеческое им не чуждо, и даже более того. Они просидели еще около полутора часов и ушли вместе с Тамарой Ильиничной, ‒ та всегда уходила домой не позже этого времени, чтобы успеть к чему-то там такому, что ожидало ее дома.