Мария Круговая - Сделай мне приват

— Кхе-кхе…

Бурая тоже выступила с речью по данной теме. Речь раскрывала различные способы выяснения какой шнур «к какой хуйне ведет». Самыми актуальными способами были избраны: «гравицапой своей пусть кто-то пошевеливает иногда» и «спрашивай, хакер зассатый, если сам не соображаешь». Я, поскольку, своим мазохистом, как и Дарк своим пряником, не сильно дорожила, подорвала еще одну папиросу.

— Дарк.

— А?

— Долго ждать буду?

— Иду.

— На.

— Ноги сунь в одеялко.

— Поднимись.

— Аха.

Мы сидели в теплом одеяле, за тонкими шторами бушевала стихия.

— Кто Бурая по гороскопу?

Я вспомнила жесткую попойку с восьмого по двенадцатое декабря.

— Стрелец.

— А Лилька?

Тут я даже не смогла ничего вспомнить: двадцать третьего марта в четыре часа утра связь с миром оборвалась по второе апреля. Так может праздновать только она.

— Овен, конечно. Посмотри на нее. Это ж танк.

Мы прислушались. Нас могло накрыть взрывной волной. Ну, это когда ты не при делах, а…

— Пиздюлей, похоже, получить придется.

— Шнур-то воткнут, интересно?..

— На хуя им шнур. Шнур им теперь не нужен.

— А Валюша кто?

— Овен.

— Мдя… может, погуляем сходим?

— Просыплешь сейчас, осторожно… Давай мне…

— Мгм.

Я прижалась к ней как только могла. Я потерлась носом у нее за ухом, нежно обнюхала шею, сильно вдохнула.

— Моя. Моя женщина.

Я легонько куснула ее в плечо. Мне вдруг жутко захотелось завернуться в нее как в халат, обвешаться ею, вылизывать ей подмышки, чувствовать ее вкус, запах, держать ее за волосы, отключить голову…

— Ты когда мне сок приносила, помнишь, я с похмелья валялась?

— Мычала во сне, помню…

— Вот… я замкнулась тогда на твоей коже, ты что-то рассказывала, а я просто лежала рядом и чувствовала, какая ты горячая, как ты пахнешь…

— Я тебя соблазняла, дура… это я намазалась молочком для тела…

— Да причем тут молочко, идиотка, это кожа твоя пахла, понимаешь?

— Да это элементарное ванильное молочко…

— Какая же ты все-таки глупая.

— Просто я не такое животное, как ты. Я так четко не различаю…

— Как можно не различить свою женщину?…

— Ты самка. Это было молочко.

— Дарк, да я этот запах под дихлофосом и турецкими духами узнаю!! Какое в жопу молочко!

— Молочко ванильное. Не кричи, самка. Самочка. Самая сладкая самочка на свете…

— Молочко, блин, — я решила подуться. — Я без этого молочка как наркоман. Теперь тебе придется всегда им мазаться.

— А ну как с производства снимут?

— Что ты делаешь?

— Снимаю с тебя лифчик.

— Это не лифчик. Это бюстье.

— Я снимаю с тебя эту черную хуйню на завязках. Повернись, — скомандовала она. Мне стало тяжело дышать. Легкие, сердце и мозг оказались где-то внизу живота.

— Ремень сними с меня.

Она взяла меня зубами за шею сзади, клацнула застежкой и молча велела облизать ее пальцы.

— Что с ним?

— Не знаю. Сидит там уже часа два с половиной.

— Чего, опять что ли?

— Похоже на то.

— Дай послушаю.

— Чего?

— Тихо.

— Ал!!! Открой сейчас же!!

— Ал, давай ты пойдешь в кровать ляжешь?

— Ал, мне ванная нужна!

— Ну, будь человеком-то!

— Хватит там ныть! Выходи!

— Ал, у нас водка есть!

Дверь распахнулась, на пороге стояло тело Аланика. Из губы сочилась кровь, в уголках рта собралась белая слизь, левый глаз был воспален и слезился. Текки взяла у Аланика из рук фото, распечатанное на черно-белом принтере.

— Обсос водяной…

— Кто?

— Эгоист…

— Ты че, дурак совсем?

— Нюхал?

— Нет, блядь, на хлеб мазал!.. Нет, ты посмотри на него…

— Руку давай сюда… вот так, хорошо…

— Где ж ты такой дряни-то нарыл — ни уму, ни телу прям…

— Дарк, че это за говно?… Мне плохо… — пытался бузить Аланик.

— Так… не заваливаемся, осторожненько. Походим сейчас немножко, водочки попьем, снимем тебя сейчас…

Аланик сидел на кухне и пил водку. Лиля курила гадкие ароматизированные сигареты. Текки тянула ледяное клубничное молоко через соломинку. Я звонила Бурой.

— … да нормально все. Тут Ал повредился только маленько. Водкой отпаиваем, ничего вроде. А ты где? Приходи, давай, а то совсем как-то…

Они пришли вместе с Дарк через полчаса. Бурая жила в пятнадцати минутах пешком от студии. Я не сразу узнала нашего админа: Бурая была лысая, как колено и накрашена чуть ярче обычного. Одежда — изящная кожаная курточка, темно-зеленый свитер грубой вязки под горло, штаны с огромным количеством маленьких ремешков, алая сумка, которая была единственным ярким пятном, не подходящим ни к чему. Хулиганский Нью-Йорк, Бурая была действительно бесподобна.

— Дарк, у тебя деньги есть?

— Рублей десять.

— Бурая? У нас ни кофе, ни еды… Только водка.

Я внезапно осознала, насколько мы все неблагополучны, насколько мы предоставлены сами себе. Сборище голодных, обдолбанных и одиноких существ. Мы настолько изуродовали себе жизнь, что не в состоянии протягивать руку помощи даже самим себе.

Я взглянула на Аланика: он пытался отлепиться от стенки, никто ему не мешал в этом нелепом и бессмысленном мероприятии. Общежитие. Кухня лепрозория, в которой больные хронической нежизнеспособностью, изолируются от социума для того, чтобы впредь заражать своими язвами только друг друга. Петербургская прописка была только у меня и Лилит. Было здорово, если кто-то где-то угощал нас ужином. Я уже не стеснялась дома у мужчины попросить положить свои вещи в его стиральную машину. Лилит всегда составляла список подарков на праздники. Подарков, которые она хочет. Аланик не медлил с сексом, если молодой человек, которого он едва знает, покупал ему зимнюю куртку. Или пиццу.

Наши диалоговые окна с миром всегда заключались только в бумажках с водяными знаками, в смс. В мужчинах и женщинах, которые оставляли свой эпидермис под нашими ногтями.

Я думала, что ведь никто никогда меня ни от чего не защищал. Хотелось верить, что это просто потому, что меня никто никогда не обижал по-настоящему. Что было просто не от чего защищать. Я осмотрелась: Аланик лежал на полу, свернувшись калачиком, Лилит и Бурая укрывали его одеялом и пытались всунуть под голову подушку. Текки сидела, прислонившись головой к стенке, и жевала пластиковую соломинку, глаза у нее были на мокром месте. Дарк наливала водки. Себе и мне. Я пошла в ванную и уперлась лбом в жирное зеркало, прямо в надпись. Глупый, нефункциональный и театральный жест. Меня есть от чего защищать, зло подумала я. Я посмотрела на себя: зеленоватое лицо, чересчур ярко накрашенный рот, в разводах помады лоб. Меня есть от чего защищать. От всего этого.