Моя панацея (СИ) - Манило Лина

Я уверена, что в этом Максим точно не соврал. Уж очень убеждённым выглядел тогда в машине. Ай, всё, не хочу об этом больше думать! Иначе совсем мозги в кисель превратятся, и всё, на что окажусь способна — сидеть в уголке, свернувшись калачиком, и реветь, словно мне восемь.

Откинув в сторону все переживания, наливаю Ярику стакан воды. Он жадно пьёт, но всё равно и трети не выпивает — маленький.

— Так с попить мы разобрались. А с поесть? Чего тебе хочется? Только чур не мороженное и не конфеты.

Даже моих скудных познаний в жизни пятилетних мальчиков достаточно, чтобы понимать: много сладкого ночью им точно нельзя. Но Ярик удивляет меня:

— Я не люблю сладкое, а мороженое мне нельзя, — серьёзно заявляет и обхватывает пухлыми ладошками своё горлышко. — Ангина!

Он так торогательно серьёзен сейчас, так деловито собран, что не могу сдержаться и смеюсь. Нет, Ярик всё-таки чудесный мальчик. Пусть я почти его не знаю, но он мне уже нравится.

— Тогда что?

— Кашу, — расплывается в улыбке и подпирает щёчки кулаками. Сейчас Ярик мне уже не кажется таким бледным. Или просто тут освещение иное? — Гречневую, с молоком.

— У тебя часто горло болит? — спрашиваю, чтобы рассеять тишину. Молчать не хочется, но и наговорить лишнего запросто могу. Потому выбираю нейтральные темы.

— Ага. Папа говорит, это пройдёт. Когда вырасту.

Пока Ярик бесхитростно откровенничает, я всё-таки нахожу в одном из многочисленных шкафов глиняную банку, на которой написано “Гречка”. Ага, но внутри почему-то рис. Тогда что? Тогда надо найти рис и вот там…

И правда, в рисовой банке оказывается тёмная и рассыпчатая гречневая крупа. Достаю кастрюльку, из холодильника извлекаю пакет молока и принимаюсь за работу. Готовка расслабит нервы, приведёт мысли в порядок. Оказывается, чтобы успокоиться окончательно мне нужно было зайти в чужую кухню и начать варить кашу для чужого ребёнка. Забавно.

— Папа правильно говорит, — киваю, помешивая в кастрюльке стремительно набухающую крупу. — А что он ещё тебе говорит?

— Что я обязательно стану самым сильным и умным. Вот только читать никак не могу научиться, — разводит руки в стороны и смотрит на меня печально. Вздохнув, добавляет: — Не получается.

— Папа сердится?

— Нет, папа на меня никогда не сердится. Он хороший!

— Ага, согласна, — поддакиваю. Не говорить же ребёнку, что его папа — тот ещё оригинал, и методы у него интересные. Это точно не тема для беседы с детьми — даже я это понимаю.

— Если хочешь, я тебе помогу. С чтением, — добавляю, а внутри обзываю себя идиоткой. Знаю же, что не должна, но и помочь Ярику хочется. Замкнутый круг какой-то.

Так за болтовнёй о разном каша доходит до нужной консистенции. Надо же, а ничего так получилась. Я вспоминаю, как долго уже не ела, накладывая полную тарелку для Ярика. Слюна выделяется активнее чем нужно, а живот предательски урчит.

Ярик смотрит в свою тарелку с восторгом, хватает большую ложку и счастливо жмурится. Такой смешной, такой открытый — каждая эмоция на лице написана. Не то, что его отец, дай ему провидение ещё на сто лет здоровья.

Мою руки, вытираю их полотенцем, а Ярик с аппетитом ест. Щурится, уминает за обе щёки, а мне вдруг тепло становится от того, что просто стою тут и смотрю на жующего приготовленную мной еду ребёнка.

Я ведь очень хотела родить от Павлика сына. Вообще детей всегда хотела, желательно больше одного. Можно даже пятерых — это не страшно, хоть и сложно. Но всё не до того было. “Нужно же сначала крепко на ноги стать, своим жильём обзавестись, а потом уже!”

Это “потом” всё длилось и длилось. Эх, ладно, не об этом речь.

Вдруг Ярик хмурится и смотрит на меня серьёзно-серьёзно.

— Ешь! — заявляет авторитетно, становясь в этот момент очень похожим на своего авторитарного папашу. — Вкусно! Ешь!

И правда. Чего это я? Да, меня тут заперли, да, похитили помимо воли. Даже целовали, особенно не спрашивая разрешения. Но это всё — точно не повод умереть от голода.

Я терпеть не могу молочные каши, могу съесть не больше чайной ложки, потому достаю из холодильника душистую копчёную колбасу, сыр и делаю себе большой — просто огромный — бутерброд. Щедро мажу хлеб майонезом, попутно поясняя Ярику, что вот такую еду ему точно пока рано. Учу, вроде как, словно действительно имею на это право.

— Папа мне тоже такое есть не разрешает, — улыбается и облизывает ложку, похожий в этот момент на крошечного игривого котёнка. — Ты прямо как он.

Это его очень веселит и вообще делает счастливым. Ярик словно неосознанно ищет подтверждения тому, что я всё-таки его мать. Он верит в это безоговорочно, как в Новогоднее чудо, но каждый раз выискивает крошечные детальки, это чудо подтверждающие.

Жую бутерброд, который едва в рот помещается, стараюсь не крошить и не выдать своего смятения. Всё это неправильно, неправильно, повторяю себе раз за разом. Убеждаю себя в этом, настаиваю, но рядом с Яриком так тепло и уютно сидеть. Он радостный и спокойный, в его глазах настоящее счастье. Он ёрзает на высоком стуле, болтает в воздухе ногами и с аппетитом ест мою еду. Никто и никогда с таким удовольствием её не поглощал.

Пусть я поступаю подло, но с каждой секундой мне всё меньше хочется, чтобы это заканчивалось.

Господи, мы с Максимом сгорим в аду за эту ложь, но иначе пока не получается. Может быть, потом как-то всё само собой образумится?

11. Инга

Ярик начинает клевать носом. Трёт глазки, убеждает меня, что он уже совсем взрослый и спокойно может не спать всю ночь. Только меня этим не проймёшь. Пусть я ему не мать, но прекрасно понимаю: Ярику нужно отдыхать. Он и так весь светится, прозрачный.

— Пойдём, дружочек, в кровать, — глажу Ярика по голове, а он тянет ко мне руки. — Отнести тебя?

Угадала его посыл, потому что он сразу начинает нетерпеливо ёрзать и активно кивать. Ну что ж, он не очень тяжёлый, донесу. Лишь бы не запутаться в чужом доме и не свалиться с лестницы.

— Только крепче держись.

Ярик слушается, и уже у лестницы кладёт голову мне не плечо. Тычется носом, дышать боится и молчит. Только вздыхает тяжело и грустно как-то. Интересно, что успел пережить за свою короткую жизнь этот малыш? И куда всё-таки делась его мама? Умерла? Или бросила? А может быть, Максим отнял у бедной женщины ребёнка, вот и молчит о ней, только сказки для Ярика выдумывает? Об этом думать не хочется, потому что это уже запредельная жестокость.

Может быть, Максим прав, и я действительно слишком наивная и добрая? Но совсем плохо думать о людях не люблю. Да-да, я дура. Доверчивая. Наивная идиотка. Что с меня взять?

Со всем этим мысленным бардаком я преодолеваю последнюю ступеньку, сворачиваю к комнате Ярика и кое-как открываю дверь. Машинально бросаю взгляд на смешные настенные часы в форме уточки. Они слабо светятся в полумраке, рассеивают мягкий голубой оттенок вокруг, и я замечаю время. Три часа ночи. Или утра? А Максима так и нет. И информации о Павлике тоже.

Господи, что там вообще случилось? Нервничаю, но изо всех сил изображаю хорошее настроение. Ради ребёнка — его мне расстраивать не хочется.

— Вот так, милый, — кладу Ярика на кровать, накрываю одеялом до самого подбородка, а он удобнее устраивается в своём коконе.

— Полежи со мной, — сонно лепечет, а я осматриваю себя. На мне обычная и не очень чистая одежда, но Ярик так трогательно смотрит на меня, что не могу устоять.

Тем более, если Максим зачем-то прогнал Наталью, то ребёнок может снова проснуться и опять уйти путешествовать. Ладно, дождусь, пока уснёт и тогда уже уйду. Хотя бы в кухне побуду, подожду Максима.

Нахожу на пуфике рядом с кроватью сложенный в несколько слоёв плед. Расправляю его, Ярик смеётся, глядя на меня, хлопает в ладоши. Ему весело, он радуется, а я нахожу в себе силы улыбнуться. Ярику очень просто улыбаться. Раскладываю плед рядом с ним, не желая пачкать постель, и укладываюсь сверху. Ярик тут же подползает, что тот червячок, к моему боку. Прислоняется всем тельцем, а я глажу его по спине. Какую-то ерунду приговариваю, убаюкиваю в силу своих возможностей.