Холостяк (ЛП) - Реншоу Уинтер

Она хлопает ладонями по бокам и раздражается еще больше.

— Я всего лишь защищаю вас, вот и все.

— Правильно. Ты уже говорила об этом раньше, — Я сбрасываю блузку с плеч, стоя только в бюстгальтере и черных кожаных леггинсах, которые раньше были мне велики. Я вижу в зеркале, как они обтягивают мои ноги. Еда такая вкусная в последние пару месяцев. Я обвиняю в этом лекарства.

— Просто, — она стоит рядом со мной, — вы очень красивая молодая особа. Он красивый мужчина, который знает, что вы чертовски богаты. И он очаровательный. Серена, но, по сути, чужой, и вы сели к нему в машину. Что, если бы он куда-то увез вас?

— Ладно. Достаточно. — Я хихикаю. — Я не ребенок, забирающийся в машину к незнакомому дядечке, поманившему меня леденцами. Я взрослая женщина. Ты видела, как я уезжала с ним. Мы обе знаем, кто он. Я не видела в этом ничего плохого. Ты знаешь, что это звучит смешно, не так ли?

Я снимаю свои леггинсы и достаю пару подходящих сатиновых штанов из среднего ящика комода. Переодевшись, направляюсь в ванную, чтобы умыться. Эудора следует за мной.

— Просто будьте благоразумной, — предупреждает она. — Мне все равно, насколько он мил с вами. Как заставляет вас себя чувствовать. Вы не можете ему доверять. Вы не можете доверять никому из них.

Я намазываю зубной пастой свою электрическую зубную щетку и бросаю на нее хмурый взгляд, обдумывая, спорить или уступить.

— Поняла, — говорю я. Я слишком устала, чтобы сражаться с Эудорой, и слишком хорошо знаю ее склонность к драматизму. Я выросла с этим. — Он ненадежный, и я не буду ему доверять.

* * *

Когда поворачиваю за угол, направляясь в столовую во вторник утром, и вижу сидящих во главе стола Веронику и моего отца, все, что я могу сделать, это не подавиться собственной слюной.

— Доброе утро, дорогая. — Вероника встает, на ее гладком лбу отражается свет люстры. Она одета в нарядный желтый костюм — это любимый цвет моего отца, хотя выглядит ужасно на фоне ее оранжевой кожи. Кто-то сказал, что зло не должно носить счастливые цвета.

Я содрогаюсь, когда она обращается ко мне ласково, что, кажется, происходит только в присутствии моего отца.

— Привет, папа. — Я игнорирую Веронику и сажусь рядом с отцом, одетым в велюровый спортивный костюм. Это все, что он носит. Давно прошли те дни, когда его нельзя было застать ни в чем другом, кроме его любимых итальянских костюмов. Я кладу руку на руки отца, а он тупо смотрит вперед.

— Он сегодня не совсем в себе. — Вероника откашливается и садится с противоположной стороны от отца. — У него произошел еще один припадок сегодня утром. Он называл меня... Мэгги.

У меня сжимается сердце.

Это имя моей матери.

— Словно он совершенно забыл, в каком десятилетии мы находимся, — сетует она.

Не думаю, что она заботится о нем. Думаю, ее больше волнуют ускользающие возможности.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я.

Мне интересно, она не приезжала навестить меня несколько недель, а теперь она здесь. Через несколько дней после того, как я сбежала из Белькура на пару часов.

Наверное, Эудора что-то рассказала.

— Я хотела, чтобы ты знала. — Она осторожно подбирает слова, в этот момент рассматривая комнату. — Твой отец дал мне единоличную медицинскую доверенность. Наша двойная доверенность временно приостановлена, учитывая твое текущее состояние.

— Что? Нет. Ты не можешь этого сделать.

— Нет, нет, дорогая. Твой отец так решил. — Она скрещивает ноги, ее лицо ничего не выражает. С другой стороны, как всегда. В лице этой женщины столько ботокса, что она едва может улыбаться.

— Мой отец? Человек, в большинстве случаев не помнящий, кто ты такая? — повышаю я голос. — Он не в состоянии внести такие изменения, и ты это знаешь.

— И ты не в состоянии принимать решения о чьем-то здоровье, в том числе и своем. Я должна была сделать так, как лучше для семьи.

Я могла бы ударить ее, хоть и не являюсь жестоким человеком. Миллион слов пролетают у меня в голове, угрожая сорваться с губ.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Но я помню совет Дерека. Мы не можем позволить ей знать, что мы настроены против нее. Это только усложнит ситуацию.

— Семья? — Я усмехаюсь. — Ты не член этой семьи, Вероника.

— Я забочусь о тебе, дорогая. — Она наклоняется через стол, положив ладонь на мою, но я отдергиваю руку. Выражение ее лица фальшиво, а прикосновение холодное, как лед. — Я знаю, ты не веришь, но я это делаю. Я люблю своего Гарольда, и часть любви к Гарольду — любить его дочь.

— Не смей врать мне, сидя за моим столом, перед моим больным отцом. Прояви уважение. — Я встаю, глядя на находящегося в кататоническом состоянии отца. (Примеч.: Кататония или кататоническое состояние — психопатологический синдром, который проявляется в виде двигательных нарушений (психомоторное возбуждение или ступор). Кататоническое состояние может сопровождаться приступами галлюцинаций, бредовых идей, помрачения сознания и другими нарушениями в психическом восприятии). Его лицо дергается, взгляд «оживает». Он смотрит на меня, потом на Веронику.

— Дамы, что происходит? — спрашивает он, на мгновение приходя в ясный ум.

Губы Вероники изгибаются в улыбке, когда она смотрит на меня.

— Папа, ты знал, что Вероника сделала себя единственным медицинским доверителем? — спрашиваю я.

Он хрустит своими мясистыми суставами пальцев и хмурит свои густые седые брови.

— Да, Серена. Мы приняли это решение вместе. — Его слова разбивают мне сердце. Он думает, что они приняли решение вместе. Я могу распознать манипуляции, когда вижу их. — Ты не здорова, принцесса. Как только поправишься, все станет, как раньше.

— Значит, если что-то случится с тобой — не дай Бог, — ты согласен, что Вероника примет все медицинские решения насчет тебя? — Я скрещиваю руки на груди, глядя на свою злобную мачеху.

Его лицо расслабляется, и он смотрит вперед, стонет и ворчит себе под нос.

Он ерзает, чувствуя неудобство в своем инвалидном кресле. И затем удивленно смотрит на меня.

— Кто такая Вероника? — спрашивает он.

Я поднимаю руки вверх. Вот так просто он больше не здесь. И теперь слишком поздно, потому что Вероника уже пробивает себе путь в семейное счастье. В тот день, когда моего отца подключат к аппаратам, она будет первой, кто скажет докторам вытащить вилку из розетки. Это откроет ей путь к наследству.

По крайней мере, пока мы делили медицинскую доверенность, то были приняты меры предосторожности.

— У него есть свои причины, Серена. Пожалуйста, не расстраивайся, — говорит Вероника. — Верь мне, когда я говорю, что эти решения обсуждались, когда он был в ясном уме.

— Конечно. — Я поджимаю губы. — Это все, ради чего ты приехала? Теперь ты уедешь?

Беттина проходит через двойные двери с подносом, полным еды.

— Что ж, я подумала, что мы могли бы вместе насладиться прекрасным завтраком, — говорит Вероника. — Прошло уже несколько недель с тех пор, как мы обедали вместе, и сегодня прекрасное утро. Я подумала, может, мы можем поесть на улице? Свежий воздух полезен. Ты много гуляешь, солнышко?

Ее вопрос — это тест. В этом я уверена.

— Мне хватает свежего воздуха, — говорю я. — Было бы неплохо иметь машину. Знаешь, чтобы я могла иногда покидать территорию поместья.

— О, любовь моя, это не очень хорошая идея. Доктор Ротбарт не хочет, чтобы ты садилась за руль, пока ты принимаешь лекарства. Для этого у тебя есть водитель. Если хочешь уехать, просто позвони Джеймсону, и он заберет тебя.

— Он в двух часах езды, и он твой водитель, и ты используешь его каждый день.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Тогда мы наймем для тебя нового водителя. — Вероника приподнимает бровь, указывая шеф-повару на внутренний дворик. — Ты давно живешь в городе. Вождение, на самом деле, не сильная твоя сторона. Оставь это профессионалам, хорошо? Это то, что «Рэндаллс» делает лучше всего.

— Я позавтракаю у себя, — говорю я Беттине. Повернувшись на каблуках, я, не теряя времени, направляюсь к лестнице.