Расеянство - Братья Швальнеры

человек привлекает к себе всеобщее внимание за счет наличия у одного него неких положительных качеств, способствующих наилучшему устройству жизни его самого и общества в целом – это хорошо. Но когда он начинает раскрывать свои секреты, раскрывать свою подноготную, он должен быть уверен в том, что эти его идеалы, внутренние составляющие его метафизики социального субъекта окажутся привлекательными для остальных.

В Ясакове все были уверены что и Николай, и Семеныч обладают неким высшим знанием о самурайской культуре и живут ее высокими идеалами. Любому же здравомыслящему человеку, лицезереющему белую горячку обоих протеже Николая Орлова на сцене стало бы понятно, что если это – то, что привлекает его в боевых искусствах, то грош цена и этим «искусствам» и его увлечениям. И, соответственно, грош цена его жизненной философии. Да и ему самому грош цена.

Он же с неподдельным вниманием и интересом наблюдал за происходящим на сцене. Ему все это казалось невероятно важным и привлекательным просто потому, что сродни двум условно сражающимся на сцене, в голове его, в его ментальности сражались сейчас два образа, две культуры – японская и европейская. Каждая из них боролась за право на существование внутри него. И никто не хотел уступать.

–Значит, так, – прервал ритуальные танцы Кэзуки. – Я бросаю вызов своему сопернику и предлагаю ему встретиться на развалинах усадьбы Ясакова через полчаса, чтобы принять бой.

–Принят вызов, – отрезал Пляхтер.

Все замерли. А точнее, Мисима замер – остальным на это было плевать.

С дрожащими руками и бешено колотящимся сердцем понесся он к развалинам усадьбы барина Ясакова, где через полчаса, среди руин и обломков два воина – каждый в своем стиле – устроили роскошное представление.

Началось с того, что каждый принял боевую стойку. Лица. О них следует сказать особо. Если лицо Синдеева, как обычно в таких случаях, выражало ужас и готовность к бою, то лицо Пляхтера – крайнюю степень растерянности.

Дистанцию сорвал Пляхтер. Он кинулся на Кэзуки, пытаясь пнуть его что было сил, но разбросанные в разные стороны руки Семеныча и его воинственное «тах-тах-тух-тух-пах-пах» не дали планам Пляхтера претвориться в жизнь. Он отхлестал причудливо вывернутыми руками соперника по лицу. Внешность его стала еще более глупой. Глаза оказались выпученными, а брови – высоко поднятыми.

–Чхарёк! – крикнул Кэзуки и продолжил свое механоподобное движение. Пляхтер снова попытался его пнуть – безуспешно, только тот схватил его руку и заключил в замок между двумя своими.

–Ой-ой-ой! Ты сломаешь руку мою! – возопил Пляхтер. Крик соперника вынудил Кэзуки ослабить хватку.

Народ неистовствовал.

Терпение Пляхтера очевидно подходило к концу. Он вытащил нож и расчехлил его.

Лицо Синдеева стало еще более угрожающим.

–Тах-тах!.. – не успел он произнести фразу до конца, как Пляхтер выбросил вперед руку с ножом и порезал тому запястье. От боли и ужаса при виде собственной крови боец упал на колени.

–Ой, бля! Все, бой окончен, так нечестно…

С видом победителя Пляхтер покинул поле сражения. Кэзуки еще долго корчился там на руках у Мисимы, изображая из себя умирающего. Спустя некоторое время Мисима обернулся, чтобы посмотреть на публику – и никого не увидел возле развалин. Он был единственным зрителем этой безумной комедии. И самое печальное состояло в том, что он не знал, кто в действительности победил в бою, и куда ему дальше двигаться.

Любое движение предполагает динамику. Остановка подобна смерти. Мисима прочитал книгу своего идола до конца, и остановился. Он не знал, что дальше. Он не мог полностью постичь ни одной культуры – начать хотя бы с культуры своей Родины. И сегодняшний бой создал больше вопросов, чем ответов.

Однажды Мисима пошел в клуб. Сегодня было очередное выступление Пляхтера. На предыдущие восемь или девять выступлений он не ходил – все как-то не до того было, был занят мыслями о жизни и своем месте в ней… А сегодня по случаю окончания гастролей приглашенной звезды в Ясакове решил посетить его практикум.

Все было как обычно – Пляхтер выикдывал коленца, размахивал ножом и привлекал тем самым всеобщее внимание. Потом он еще продал несколько экземпляров своей книги и видеокассет. А в конце выступления к нему подошел Мисима.

Пляхтер подписывал читателям свои книги.

–Здорово, – кинул он Мисиме, не поднимая глаз.

–Здрасьте.

–Проститься пришел?

–Вроде…

–Слушай, – Пляхтер сознательно повысил голос и поднял глаза на собеседника. Его жидовская сущность не была бы спокойна, коль он не покинул бы кормившее его место, не укусив руку, с которой вчера еще ел.

Вокруг него было несколько человек – немного, не более пяти, но и их хватило, чтобы следующая сказанная им фраза произвела эффект разорвавшейся бомбы.

–Что такое?

–Ты вот тут мне про Мисиму все втюхивал…

–Ну…

–А что ж ты не сказал, что он геем был?

–Кем?

–Ну голубым. Педиком. Педовкой.

Мисима покраснел.

–Да да, – продолжал Пляхтер. – Именно в том самом романе, который ты читал, «Исповедь маски», се эти гейские замашки и описываются.

–Да нет. Там не про это. Там про самураев.

–Неправда. Ни слова там нет про самураев.

–Как же это…

Столпившиеся вокруг автора зеваки стали смотреть на Мисиму с плохо скрываемым презрением и отвращением.

–Да вы чего…

Но Мисиму уже никто не слушал.

Никто не захотел покурить с ним. Никто не составил компанию в посещении пивной. Слухи разлетелись моментально – Оаке-сан припомнил ему какие-то схожие разговоры в бане, Азэми стала странно смотреть, а Нюра стала откровенно воротить нос. Такая обстановка не могла не напрячь Мисиму.

Он стал сторониться людей, появлялся в общественных местах лишь изредка, а его главным товарищем и компаньоном по всем делам стал Нигицу, да и то лишь оттого, что ему нечего было делать. Основную часть времени они проводили в пьянстве, каких-то малоумных занятиях, не имеющих ничего общего не только с культурой самураев, но и с культурой вообще, и в таком затишье о Мисиме стали забывать. Скверный слух, пущенный Пляхтером, пусть и не был долгожителем, но и его хватило, чтобы подорвать внутри самого Мисимы доверие к тем институтам и понятиям, что еще вчера – как он думал – проникли внутрь него и стали смыслом и развязкой всего его земного существования.

Как-то раз вечером он отправился в нужник с той самой книгой, которую когда-то там и нашел. Он вспомнил слова Пляхтера о том, что в книге Мисимы только и идет речь, что о гейских его замашках или какой-то субкультуре, проповедуемой представителями нетрадиционной сексуальной ориентации. И попытался, соответственно, чтобы оправдаться хотя