Велиар Архипов - Эротические страницы из жизни Фролова

‒ И что же ты видишь?

‒ В них тогда только одно и было ‒ прости меня, Светка, я твоими словами, ‒ что он только что целку ей сбил. Ей-Богу, только это и было. Больше ничего. И веселился потом вместе со всеми вами до утра. Героем дня. А она сидела… как потерянная… и как бы счастливая… и я рядом с нею…

Да, именно так и было, ‒ теперь и он вспомнил.

‒ И потом, все три года… он ее страшно ревновал. Выслеживал даже. Я сама однажды видела ‒ и тут же ей сказала, а она даже радовалась: "Значит, любит", ‒ говорила. И искренне считала его настоящим мужчиной. А на самом деле он обворовал ее. Она так и не узнала, что означает "настоящий мужчина". Он вообще украл у нее эту часть жизни, понимаешь? Она о ней почти ничего так и не узнала. Безжалостно украл, пользуясь правом собственника. Сам-то он ‒ никакой. Жлоб. Баклажан***. Что он может дать, кроме семени? Ничего. Да и то, небось, в уме отсчитывает. И брать ничего по-настоящему не может. Не способен. Он и не знает, что брать-то нужно. Именно поэтому и ревновал. Боялся, что кто-то другой может взять. Сам не гам, но и другому не дам…

‒ Ир, о чем ты говоришь? Тебя дочка слушает.

‒ Пусть слышит. Сексуальная жизнь людей ‒ это огромное пространство, неимоверной глубины и высоты, бесконечное вширь, вдаль и наискось, наполненное удивительными радугами и сияниями, никогда вконец не исчерпываемыми ощущениями, чувствами и переживаниями… Изнутри оно пронизано собственной тайной, а снаружи… снаружи на него наложен запрет, ‒ вот такими, как Пашутин. Их, вероятно, и на самом деле большинство ‒ есть и было. Ничего, кроме банальной кроличьей механики им самим недоступно ‒ может, заговорены они кем-то сверху, может прокляты, может еще почему-то… Поэтому и делают все для того, чтобы скрыть от всех других то, чего сами не видят и никогда не увидят. Это они придумали частную собственность на женщину. Придумали срам. Сочинили порно. Тонкую и изящную пропаганду примитивизма во всем ‒ в чувствах, движениях, мотивах. Подмяли все это пространство под так называемую "любовь", которая в подавляющем большинстве на самом деле и не любовь вовсе, а узы ‒ скрепили в ЗАГСе или церкви актом на собственность и обозвали актом "вечной любви".

‒ Может, ее это как раз и устраивало. Что, разве только мужчины такими бывают?

‒ Не говори ерунды. Будто я Настю не знала… Может и бывают ‒ вот пусть таких и берут себе эти… баклажаны. Так нет же ‒ именно таких, как Настя и загребают.

‒ Не нужно так обобщать.

‒ Я не обобщаю. А если даже и обобщаю ‒ что, я не права? Да и не бывают. Пространство, о котором я говорю, происходит и исходит от женщины. Каждой, без исключения. Все женщины пропитаны эротикой. Мы из нее состоим. Потому и женщины. Даже так называемые холодные или фригидные ‒ они просто неразбуженые. Нужно только хотеть и уметь разбудить.

‒ Ты не права. В обобщениях. Во-первых ‒ в запретах и всём прочем, что ты перечислила, женщины принимают не меньшее участие. А может и большее. А во-вторых ‒ разве это не призвание именно женщины ‒ как продуцента эротического пространства ‒ разбудить мужчину и окунуть его в него?

Она удивленно вскинула на него глаза.

‒ Меня так ты разбудил.

‒ А меня ты. Только если собираешься будить Пашку, то я возражаю. Я тоже собственник. Не в меньшей мере, чем любой другой.

‒ Но ты же не баклажан? ‒ вдруг вставила свой голос Светка.

‒ Нет. Папа не баклажан. Он просто собственник. У нас есть по этому поводу акт.

‒ У него есть еще собственность. Без всякого акта. Катя.

‒ И не только Катя. Та женщина, в которой он весь вчера пришел.

‒ И я, ‒ снова добавила Светка.

‒ И Лена тоже, ‒ добавила мать. ‒ Наш папа любую неразбуженую разбудить может.

‒ К чему ты это?! ‒ возмутился Виктор.

‒ А ну не ссорьтесь! ‒ приказала дочь.

‒ Мы не ссоримся, ‒ тут же улыбнулся отец и поджал ее к себе за грудки, будто подтверждая свою собственность. ‒ Мы так обычно разговариваем.

‒ А ты действительно собираешься еще раз… будить этого Пашутина? ‒ обратилась она к матери, не скрывая удивления.

‒ Нет. Папа запретил.

‒ А если бы разрешил?

‒ После одного единственного запрета все последующие разрешения недействительны. Но не только поэтому ‒ мне и самой противно. Да и с какой стати? Просто сильно захотелось трахнуть его сковородкой. За Настю. И чтобы никого больше не трогал. Не порочил и не дискредитировал эротику. И вообще ‒ все то лучшее, что бывает между мужчиной и женщиной, когда они остаются наедине. Пусть себе со сковородкой трахается.

Светка прыснула в кулачок.

‒ Ладно. Я вам тоже о баклажанах кое-что скажу. Об интернете. Мне Таня-Толик разрешают самой в нем шастать. Сколько захочу. Класс, да? Я и на эротические сайты тоже иногда подглядываю. Но особенно в библиотеки. А там тоже эротики полно. Даже в самых респектабельных ‒ они на ней клики себе зарабатывают. Хотя и припрятывают ее как бы в закоулки, чтобы не терять респектабельности. И правильно, наверное, делают. У меня такое впечатление, что всю эротику пишут именно баклажаны. Она у них вся иронией или сарказмом пропитана. Это очень модно сейчас. Так, как бы с высоты собственной сексуальной независимости посмеиваться над озабоченными. Так что я думаю, что папа прав ‒ баклажанов явное большинство. Па, а вы могли бы меня к Тане-Толику на ночь отпускать?

‒ Зачем?

‒ Ночью интернет дешевле. Почти в три раза. И связь лучше. Быстрее загружается. Или давайте так ‒ я их вам на ночь приведу, а сама у них останусь. А? И Сережку с собою могу брать. Он ничего и не поймет.

‒ Светка!

‒ Что Светка? Все равно вы с ними будете. Я же вижу. И по вам, и по ним. Давайте прямо завтра, а?

‒ Сваха нашлась. Перестань сейчас же.

И все же заметно было, что Ирка растерялась от дочкиных слов. Беспомощно посмотрела на мужа, ожидая какой-то словесной поддержки. И от Светки тоже не укрылось ее смятение. И, чтобы как-то сгладить возникшую неловкость, она стала тереться об отца ‒ попкой, спиной, темечком ‒ и чуть не ворковать от нежности.

‒ Давай. Теперь ты. Про ту женщину.

‒ Ее Флорой зовут, ‒ сказал он и замолчал.

Хоть ты не развязывай язык, ‒ взмолилась вдруг к нему просящим взглядом жена. Видимо, дошло до нее, чего она сама уже наговорила. Не хватало еще про тот вертеп добавить… Он, впрочем, и сам не собирался сегодня откровенничать. Может, в другой раз. А может и вообще не стоит в такое посвящать. Но и сочинять на ходу он не был готов.

‒ Она заболела. С сердцем что-то. Это ее муж, Валентин, звонил. Просил заехать, проведать. Я и проведал.

‒ А муж что, знает?

‒ Что знает?

‒ Ну, что ты с ней.