Ну, здравствуй, жена! - Татьяна Геннадьевна Абалова

была красивой, но такой заунывной. И голос... Голос не трогал, хотя в нем чувствовался бархат ночного неба.

«Напрасно, Раттар. Никаких бабочек в животе...»

Трава заволновалась, зашипела, словно услышала Юлины мысли.

 

Песня оборвалась как-то внезапно.

«Ну и слава богу».

Сзади послышался шорох. Сначала Юля не обратила на него внимания (мало ли какое мелкое зверье шебуршится в траве), но, когда стали угадываться тяжелые шаги, Юля соскочила с места.

- Кто тут?

- Не бойся, деточка! Это я...

Трава ластилась в старухе, согнутой годами. Ее серое лицо, растрепанные космы, скрюченные пальцы могли бы напугать кого угодно, но глаза старой женщины лучись такой добротой, что Юля не отпрянула, а шагнула навстречу и в порыве поддержать, не дать упасть, обняла.

- Ты хорошая, - произнесла старуха и потянула Юлю сесть на расстеленный платок. - И сердце у тебя большое. Твое место здесь, в степи. Она нуждается в тебе. Степь больна. Ее дети умирают.

- Как я могу помочь ей? - было в этой незнакомке что-то завораживающее. В ее глаза хотелось смотреть. Светлые, словно ключевая вода, подернутая тонким льдом. А речь шелестящая, но не такая, как у шамкающих старух. Успокаивающая. Будто рядом с тобой родной человек.

- Стань женой самого сильного воина, роди ему сына. И тогда не будет нужды рваться отсюда: там, где счастлив ребенок, счастлива и его мать.

- И это все? В этом мое предназначение? - нет, Юля не допытывалась у старухи, действительно ли так все просто: роди ребенка и степь спасена, она хотела, жаждала услышать подтверждение. Ведь в этом смысл жизни любой женщины - выносить дитя, родить его в муках, но познать великую радость, любить его, заботится о нем, как степь-мать беспокоится о своих детях - урийцах. Пришел и ее, Юлин, черед позаботиться о них. Родив ребенка, она станет частью вольного народа, и тогда степь откроет ей все свои тайны...

- Ури-ца, - произнесла Юля, понимая, кто только что поцеловал ее в лоб. Дрожащими пальцами нашла птичку-свистульку, погладила ее круглую головку и, вложив кончик хвоста в рот, свистнула.

 

На мгновение, всего лишь на мгновение отвела она глаза от Ури-цы, но та уже исчезла, а перед Юлей спиной к ней сидел обнаженный Раттар.

Широка спина, сильная. Мышцы так и бугрятся. По ним хочется провести рукой и почувствовать, как горяча кожа.

Плащ тяжелой волной упал за спиной, руки потянулись к вороту, который вдруг стал тесен, распахнули его.

Прижаться. Нужно прижаться к этой сильной спине, и тогда степь споет песнь торжества. Она уже подготовилась. Замерли травы, ветер поднялся к облакам, гоня их так, точно хотел ими закрыть взор любопытных звезд. Сейчас в степи будет происходить таинство, зарождение новой жизни...

- Изегер?!

Раттар обернулся на вспышку света. И все, что успел заметить перед тем, как его окутала непроглядная тьма - Юли-су целовал его враг.

Глава 43. Что случилось на самом деле

- Юли-са, нет! Юли-са! - Раттар метнулся к порталу, но не успел. Тот захлопнулся, оставив после себя лишь легкий запах грозы.

Совсем иная гроза разразилась в душе сына вождя. Он поднял руки к небу и рявкнул так, что трава прилегла наземь, птицы, слепые в ночной мгле, в панике взметнулись ввысь, и где-то далеко за горизонтом лающим плачем откликнулась стая степных волков.

Блеснула молния, разорвав пространство на две части, и... из портала вывалился возбужденный лорд Ханнор.

Смерив взглядом голого Раттара, с издевкой поинтересовался:

- Не помешал?

И тут же получил кулаком в глаз.

Степь вздыхала, выла, плакала, сучила мышиными лапами, хлопала крыльями, пока два воина, два врага бились насмерть. Были забыты древние заклинания, оружие так и осталось в ножнах (да и как его сумел бы вытащить Раттар, готовившийся совсем к другому?), в ход пошли изощренные приемы рукопашного боя. Только собственная сила, только глаза в глаза, только жажда крови и мести. То Изегер утюжил спиной траву, то Раттар отплевывался от смеси крови и глины.

Так и бились соперники, пока полное изнеможение и потоки воды, хлынувшие с небес, не повалили их. Даже лежа на земле, превратившейся в хляби, дышащие, точно готовящиеся выплюнуть очередную порцию грязи гейзеры, неузнаваемые под слоем крови, они продолжали бой. Кусались, пинались, молотили кулаками-молотами. И уже в самом конце, когда стало понятно, что соперники равны, они вцепились друг в друга, словно два волка, сомкнувшие челюсти на шее врага, и застыли в столь странной позе.

Никто из прибежавших на шум урийцев не посмел вмешаться. И совсем не из-за того, что они верили в силу своего главаря, могущего положить на лопатки самого лорда Ханнора, а потому что понимали - битва идет за женщину. Кто победит, тот с полным правом и подставит свою спину, чтобы унести любимую в травы. Тот факт, что самой «любимой» поблизости не наблюдалось, никого не волновал. Куда ей деться? Степь кругом.

 

***

Между тем причина спора двух сильнейших воинов знать не знала, что где-то там, в грязи, за нее бьются. Она сидела на стуле в темном, пахнущем плесенью помещении, ее руки и ноги были связаны магическими узлами, которые ни разорвать, ни ослабить, и вовсе не чувствовала себя любимой.

Поцелуй не был поцелуем. Губы Изегера лишь послужили кляпом, надежно запечатавшим ее рот, чтобы она раньше времени не дала Раттару знать, что ее, почти снявшую с себя рубашку, похищают. И теперь к яростной ненависти к милорду, поступившему с ней столь коварно, примешивалась злость. Этот нехороший человек прижимался к ее груди во время переноса, а связывая, даже не удосужился поднять глаза, чтобы посмотреть ей в лицо. Мало того, не взял за труд застегнуть рубашку! Так и оставил на всеобщее обозрение, будто наказывал за «измену» с Раттаром.

 

- Гад! Сволочь! Ненавижу! - кричала она в сторону закрытой двери, надеясь, что мерзкий пограничник слышит ее. - Дура! Какая же я дура! - это уже Юля переключилась на себя. Самобичевание живет в крови русской женщины. - Нет, ну на самом деле, разве можно было быть такой глупой? Думала о нем целый год! Глазки вспоминала, волосики! Надо было мне, а не Вжику, дать отвар кьярвы, чтобы раз и навсегда растеряла мозги! Солдафон! Сатрап! Чтобы тебе твоей красивой косы лишиться! Под корень ее вместе с головой!

 

В двери завозился ключ, и в комнату вошли