Элли Каунди - Воссоединенные

— Каждые два часа, — напоминаю ему. Я не могу просто бросить ее вот так, в одиночестве. Я знаю, как чувствовала себя Кассия в лазарете. Могу ли я доверять этому врачу? Я уверен, что здесь есть кто-то другой, кого он хотел бы вылечить, если бы мог.

— Я не собираюсь вводить его тайком кому-то другому, — говорит он. — Я хочу сначала увидеть, что оно работает.

— Спасибо, — благодарю я его.

— А оно точно работает?

— В первой экспериментальной группе — на сто процентов, — отвечаю я, оставляя при себе тот факт, что экспериментальная группа включала в себя только одного человека.

— Я должен спросить. Ты — Лоцман?

— Нет, — я на секунду останавливаюсь в дверях и оглядываюсь на Лей. Вам не придется делать то, что мы проделали с этим лекарством и Каем, уделяя одному пациенту столько внимания. Это всего лишь один человек. Но, безусловно, один человек может быть целым миром.

***

Мы получаем первый отчет о результатах: Они приходят в себя. Они выглядят лучше.

Согласно данным, пятьдесят семь человек из ста уже могут двигать глазами. Трое заговорили. Восемьдесят три пациента в целом показывают различные улучшения: если не появившаяся речь или зрение, то улучшение цвета лица, стабильное сердцебиение, и дыхание, приблизившееся к норме. Эти изменения заняли в два раза больше времени, чем у Кая, но, в конце концов, лекарство все же работает.

— Семнадцать все еще не реагируют, — докладывает главный врач. — По всей видимости, они пребывали в коме дольше, чем мы изначально предполагали. Возможно, в записи закралась какая-то ошибка.

— Не прекращайте попыток вернуть их. Влейте им дозу за полные два дня.

Врач кивает. Я включаю мини-порт и пересылаю информацию Лоцману. — Что ты об этом думаешь? — спрашивает он меня.

— Думаю, нам не стоит больше ждать, — говорю я. — Я научил врачей, как делать лекарство. Мы может поручить им вести собственные лаборатории в других городах. Но пока что у нас не получается синтезировать лекарство искусственно. Луковиц хватает?

— Для начала хватит. Но мы продолжаем поиски.

— Ты видел полученные данные, — говорю я. — Время поджимает.

— И что, по-твоему, мы должны сделать в первую очередь? — спрашивает он. — Разослать лекарство в другие города или начать здесь, а затем расширять радиус действия?

— Я не знаю. Спроси Кассию, она рассчитает все в лучшем виде. Мне пора возвращаться в медицинский центр, продолжить наблюдение.

— Хорошо, — соглашается Лоцман.

Я иду в медицинский центр. Там есть один пациент, которого мне нужно увидеть и данные которого не были включены в первоначальный отчет. Они не добрались до нее, потому что ничего не знали. Врачи приветственно кивают, когда я вхожу, но не донимают расспросами, чему я очень рад.

Рисунок над ее головой тот же самый: картина с девочкой, ловящей рыбу. Лей таращится на воду, и я улыбаюсь на всякий случай. — Лей, — говорю я. Это все, что я могу выдавить из себя, прежде чем ее глаза продвигаются самую малость и фокусируются на мне.

Она здесь.

Она видит меня.

Глава 56. Кассия

— Не спрашивай сейчас свою маму об отце или цветах, — предостерегает Ксандер. — Дай ей немного времени. Я знаю, все говорят, что у нас нет времени, но она болела гораздо дольше, чем Кай. Мы должны быть осторожны.

И я следую его совету. Я не задаю никаких вопросов, я просто сижу здесь, с Брэмом, держу ее руки и рассказываю, как мы ее любим. Лекарство действует на мою мать. Она радуется, что я здесь, и что она может видеть Брэма, но она часто отключается, выздоравливает совсем иначе, чем Кай. Она была в коме гораздо дольше.

Но мама сильная. Через несколько дней она начинает говорить шепотом. — С вами обоими все хорошо, — говорит она, и Брэм прислоняется своей головой к ее голове и закрывает глаза.

— Да, — киваю я.

— Мы кое-что отправили тебе, — говорит она мне. — Ты получила? — она смотрит на врача, пришедшего сменить капельницу, и я понимаю, что она не хочет говорить прямым текстом в его присутствии. И она не упоминает об отце. Боится спросить, потому что не хочет знать правду?

— Все нормально, — заверяю я. — Мы можем говорить открыто. И я получила письмо. Спасибо, что прислала микрокарту. И цветок… — Я останавливаюсь на мгновение, не желая торопить ее, но момент кажется подходящим. Она же сделала нам настоящий подарок. — Это калохортус, не так ли?

Она улыбается. — Да, ты вспомнила.

— Я видела их растущими в дикой природе. Они так же прекрасны, как ты и говорила.

Она крепко держится за этот разговор с цветами, как прежде я, когда была одна и боялась. Если ты поешь и говоришь о цветах и лепестках, которые возрождаются после долгой зимней спячки, тебе не приходится думать о том, чего уже не вернуть.

— Ты была в Сономе? — спрашивает она. — Когда?

— Нет, не была. Я видела эти цветы в других местах. А ты видела их в Сономе?

— Да, — отвечает мама без всяких сомнений. — В сельскохозяйственных угодьях Сономы, неподалеку от местечка под названием Дол.

Я оглядываюсь на врача, и он кивает мне перед тем, как выскользнуть из комнаты и передать информацию. Тот Калохортус был из Сономы. Мама вспомнила.

Я хочу спросить у нее о стольких вещах, но на первый раз достаточно. — Я так рада, что ты вернулась, — говорю я, опуская голову на ее плечо, мы снова вместе, но уже без него.

***

— Микрокарта все еще у тебя? — спрашивает она позже. — Могу я поглядеть ее еще раз?

— Конечно, — я придвигаю свой стул ближе к кровати и поворачиваю датапод так, чтобы ей было видно экран.

Они снова здесь, на фотографиях: дедушка со своими родителями, бабушка, отец.

— По традиции, Сэмюэль Рейес составил список любимых воспоминаний о каждом из живых членов своей семьи, — рассказывает историк.

— О своей невестке Молли он выбрал день, когда они впервые встретились. — Голос историка наполнен гордостью, как будто подтверждая значимость Обручения, каким, по моему мнению, оно и должно быть. Но также это подтверждение любви. Любви отца к своему сыну, отпустившего его и позволившего ему сделать свой выбор.

Слезы текут по щекам мамы. Они все покинули нас, все родные с той первой встречи. Бабушка, которая сказала, что у моей мамы на лице отражается солнце. Дедушка, отец.

— Любимым воспоминанием о сыне, Абране, был день, когда они впервые по-настоящему поссорились.

На этот раз я нащупываю кнопку паузы, чтобы приостановить воспроизведение. Почему дедушка выбрал именно это воспоминание? У меня столько воспоминаний об отце — его смех, сияющие глаза, когда он рассказывал о своей работе, то, как он любил мою мать, игры, которым он научил нас. Мой отец был, в первую очередь, добрым, безропотным человеком, и вопреки стихотворению, советующему обратное, я надеюсь, что именно так он ушел в свою ночь.