Сошествие в Аид - Хейзел Райли

Шкатулка Пандоры

Но Пандора была слишком любопытной: ослушалась Эпиметея, брата Прометея, и открыла сосуд. Она не знала, что тем самым исполняла план Зевса, задумавшего отомстить смертным. Из сосуда вырвались все беды мира: старость, зависть, болезни, боль, безумие и пороки. На дне осталась лишь надежда, вышедшая последней — чтобы облегчить людские муки.

Сегодня воскресенье, и мне совершенно не хочется вставать с кровати. Я наблюдаю, как солнечные лучи пробиваются сквозь окно и ложатся на белые простыни Джек — смятые, брошенные бог знает когда.

Вчера мы так и не поговорили. И что бы я ей сказала? «Эй, Джек, это не то, что ты думаешь. Сколько именно из моих сисек ты успела увидеть? И что мне сделать, чтобы стереть из памяти образ Хейдеса, который наклоняется, чтобы слизнуть их?»

Стоит только мысленно сформулировать последнюю фразу — и у меня в животе всё переворачивается. Я втыкаюсь лицом в подушку, словно собираюсь задушить саму себя и покончить со всем этим. Думать о Хейдесе — губительно. А я не выбросила его из головы с той самой ночи. Уходить было последним, чего я хотела. Я мечтала пойти к нему в комнату и отдать ему каждую клеточку своего тела — без стыда, без тормозов.

Я вообще не понимаю, какие чувства связывают меня с ним. Он меня бесит, выводит из себя, испытывает моё терпение до предела, и чаще я хочу залепить ему пощёчину, чем обнять. Но я всё равно думаю о том, как хорошо его руки легли на меня.

Господи. Это всё неправильно.

Я позволяю себе долгий горячий душ; сушу волосы, пока не устаю, и оставляю кончики влажными. Натягиваю шерстяное платье и начинаю собирать всё необходимое. Книги, конспекты Лиама — в рюкзак. Единственный выход — идти в библиотеку. Чтобы не видеть Ньюта, Лиама, Перси и Джек. Ну правда, кто ещё в здравом уме попрётся учиться в библиотеку в воскресенье? Только та, кто вчера тёрлась об руку Хейдеса Лайвли, прижатую к дереву. Вот кто.

Перед выходом проверяю коврик у двери — нет ли там очередной записки с угрозами. Фух. Пусто. И какой вообще смысл был подсунуть мне ту первую, заманить в планетарий и потом исчезнуть?

Йель дремлет. По воскресеньям тут всегда тишина и умиротворение. Только мои шаги эхом отдаются по полу, пока я пересекаю вестибюль и поднимаюсь по парадной лестнице к библиотеке. Там тоже пусто.

Дежурная за стойкой поднимает на меня глаза.

— Доброе утро. Учиться в воскресенье?

— Ага. Я же… прилежная студентка. — Потому что «пытаюсь спрятаться от друзей, чтобы они не догадались, что я хочу переспать с Хейдесом Лайвли» звучало бы чересчур длинно.

Мы обмениваемся дежурной улыбкой. Я устраиваюсь за столиком на двоих у окна с овальным верхом, обрамлённым барочными завитками. Пару секунд просто пялюсь в стекло, оттягивая момент.

Я даже книгу не успела открыть, как в кармане джинсов завибрировал телефон. Хватаю его машинально — и сердце застывает. Хейдес.

Где ты? Заглянул к тебе в комнату, но никого не застал.

Я торопливо печатаю:

Мне нужно побыть одной.

Ответ прилетает мгновенно:

Хейвен, я не могу перестать о тебе думать. Не делай так со мной.

Я кусаю губу до боли. Вдыхаю, выдыхаю снова и снова. Его слова только хуже делают. Счастье, накрывшее меня от этого признания, в сто раз опаснее.

Мне нужно побыть одной.

Нет. Ты просто закрываешься, гоняешь по кругу своих тараканов и внушаешь себе, что вчерашнее — ошибка.

Ну вот, попал в точку. Как обычно. И меня это даже поражает.

Поговорим потом.

Уже собираюсь убрать телефон, но вижу мигающие точки. Он печатает дальше. Я жду.

Сделай одолжение. Не думай обо мне. Тогда не сможешь убедить себя, что это было неправильно.

Хейдес.

Не думай обо мне, Хейвен. Если сможешь.

Улыбка вырывается сама собой. Со стороны я выгляжу полной дурой. Сколько я так просидела, уставившись в экран? И ведь он прав — почти всегда прав. Не думать о нём невозможно. Я всё ещё ощущаю его запах, его руки на себе, слышу наш поцелуй. Каждую деталь. Только сильнее.

Хватит перечитывать мои сообщения и займись учёбой.

Телефон выскальзывает и глухо бьётся о столешницу. Я резко дёргаю головой, высматривая его. И вот он — за столиком напротив. Подперев щёку ладонью, смотрит на меня с той самой нахальной улыбкой, которую я то ненавижу, то хочу сорвать… поцелуем. Он машет рукой.

Я не нахожу сил ответить. Как он сюда пробрался? И почему я не услышала?

Он беззвучно складывает губы: «Не думай обо мне».

Я отвечаю жестом: «Не буду».

Он раскрывает книгу с синей обложкой и принимается читать, покусывая карандаш. Я же думаю только о том, как у него получается так быстро сосредоточиться, когда я едва могу удержать ручку.

Минут тридцать я кое-как «учусь». А потом поднимаю взгляд — и натыкаюсь на его серые глаза. Магниты. Улыбка самодовольная, вызывающая. Он постукивает пальцем по виску — немой намёк. Я закатываю глаза и, к своему ужасу, улыбаюсь.

Его взгляд скользит под стол, к моим ногам в чёрных колготках. Бровь взлетает вверх. Я заливаюсь краской. Если бы вчера на мне была юбка…

Я резко опускаю голову, пока окончательно не сошла с ума.

Телефон снова вибрирует. Сообщение от Хейдеса:

Ты ведь точно сейчас не думаешь обо мне?

Я даже не поднимаю глаз, хотя знаю — он сверлит меня взглядом.

Нет.

Лгунья. Прекрати. Или дай мне разрешение взять то, чего я хочу.

Стул напротив скрипит, и Хайдес опускается на него с книгой и карандашом в руках. Наши колени соприкасаются, и через каждую клеточку моего тела проносится разряд адреналина. Голова начинает играть со мной злые шутки: я воображаю, как его ладони скользят вверх по моим бёдрам, прячутся под платьем и продолжают то, что мы не успели вчера.

Его пальцы барабанят по моему колену, потом сжимают его и скользят выше — останавливаются на полпути. У меня вырывается дрожащий вздох.

Я слышу, как он тихо усмехается, и поднимаю на него глаза. Лучи солнца скользят по его лицу, придавая ему ангельский вид. Чёрные растрёпанные пряди мягко падают на лоб. В чёрном свитере поверх белой рубашки он похож на примерного парня. Примерного парня, которому я бы позволила сделать со мной бесконечно много неприличных вещей.

— Чего ты хочешь, Хайдес? — спрашиваю я.

Он не колеблется ни секунды. Наклоняется вперёд:

— Тебя.

Я сглатываю с трудом. Его челюсть сжата, а