Сердце отравителя - Ива Лебедева

— Давай без драк, а то ведь нечестно получается.

— А? — От такого заявления он замер, явно не ожидая ни такого миролюбия с моей стороны, ни уж тем более подобного аргумента. — С каких пор тебя...

— Ну а как же. Мне теперь есть что терять, а тебе все еще нечего. — Я чуть сощурился, наслаждаясь вспышкой боли и понимания в его глазах. — Я вернул свою Нин-джэ и не готов умереть, не насладившись этим. Иди к своей Лу, верни все, что потерял, попробуй этот забытый вкус. Это забавное чувство — спустя столько лет понять, что не хочешь скопытиться здесь и сейчас. Тебе понравится. А как распробуешь — приходи, подраться мы всегда успеем. Но сначала напьемся.

Май Юндин, маг огня

В саду было удивительно тихо.

В этот уголок я не заходил два десятка лет, но все еще помнил узкую тропинку, скрытую под сенью низко спадающих ветвей. Не знаешь — не найдешь, а знаешь — не забудешь.

Я полдня собирался с духом — а как дошло до дела, снова струсил, так что Рою пришлось пинками гнать меня сюда.

Не слишком ласковой мотивации хватило, чтобы нырнуть между ветвями к заветной скамейке под раскидистым кустом жасмина. Но затем решимость иссякла — как-то вдруг, без предупреждения, заставив ступни прилипнуть к земле, а руки безвольно опасть вдоль тела.

Лу читала, подобрав под себя ноги и не замечая мира вокруг, а я стоял, как последний идиот, не смея разрушить идиллию своим низменным присутствием.

С чего я вообще взял, что могу вот так вот прийти к ней спустя двадцать лет?! Какое я вообще имею право снова влезать в ее жизнь?

Сейчас, облаченная в простенькое белое платьице, в окружении цветущего жасмина, она казалась совершенно нездешней, будто сотканной из тончайших облаков. Тронешь — рассеется.

Куда мне, потрепанному жизнью, пропитанному дымом и алкоголем, тянуться к этому небесному существу?

Я невольно сделал шаг назад, и Лу, привлеченная шорохом, подняла глаза.

Она не удивилась, никак не отреагировала, просто смотрела.

Запоздало возник вопрос: предупреждал ли Рой сестру, что я приду поговорить? Впрочем, оба варианта ответа не слишком обнадеживали.

Глубоко вздохнув, я заставил себя подойти. Она не отпрянула, не изменилась в лице — но и не заговорила.

Я тоже молчал. Просто тихо приблизился и неожиданно для самого себя опустился на колени около скамейки. Поднял руку, желая прикоснуться к ней, сам себя одернул и застыл.

Она сама протянула руку, невесомо коснулась белоснежными пальчиками моего запястья, очерчивая силуэты едва заживших ожогов. Нахмурилась.

— Ты снова сжег руки.

Вот и все. Прикосновение напоминало ласковый поцелуй прохладного весеннего прибоя, будто стремящегося разом смыть двадцать бесконечно долгих лет разлуки, скитаний, вины и ненависти.

Я позволил себе чуть сжать ее ладонь, до последнего опасаясь, что она отстранится, но Лу лишь сжала в ответ.

— Прости. — Я знал, что никаких слов мира не хватит, чтобы быстро сказать все, что сказать следует, но горло будто сдавило спазмом. — Лу, я…

— Ты дурак и сделал мне больно. — Удивительно, но в тихом голосе не было ни осуждения, ни обиды. Она просто констатировала факт. — Я ждала тебя, а выходит, нужно было всего лишь сжечь полмира, чтобы ты одумался.

— Нужно было. — Мучительно хотелось ее обнять. Сказать, что люблю, что виноват, что больше никогда не хочу отпускать, если она даст на это хоть единый шанс. Но я лишь закрыл глаза и уткнулся лбом в ее колени.

Мягкая ладонь прошлась по спутанным кудрям, будто гладя норовистое животное, а затем Лу, соскользнув со скамьи, тоже опустилась на траву, так что теперь моя голова покоилась на ее плече. Тонкие руки легли на спину, не прижимая, но обнимая.

— Я не могу обещать, что у нас что-то получится, — тихо прошептала она. — Тебя не было слишком долго, а я любила слишком сильно. Но я очень хочу, чтобы получилось. Ты только пообещай, что больше не уйдешь, ладно?

От трогательной простоты и честности переносицу заломило так, что я смог лишь кивнуть. Сильнее уткнувшись в прикрытое шелком плечо, позволил себе обнять ее и на мгновение забыть, что существует что-то, кроме этой нежной кожи и запаха жасмина.

Я никогда не был хорошим, она всегда была хорошей за нас обоих. Но здесь и сейчас я готов был поклясться перед небесами, что обязательно этому научусь. Что сделаю все, чтобы больше никогда не причинить ей боли. Что стану достойным бесконечной любви и тепла, которые она всегда дарила безвозмездно.

Что больше ее не подведу.

Тон Лериан, маг воды

Какое все же удовольствие — вот так вот просто сидеть в кабинете и пить чай. Будто и не было проклятия, едва не забравшего у нас Камня. Будто И-Нин не умирала и не возвращалась.

Глупо, конечно, но во всем этом больше всего я скучал по расслабленной тишине, когда не нужно ничего решать, никого спасать и ожидать в ужасе, что вот-вот произойдет что-то непоправимое.

Мы справились. В этот раз все сделали правильно. Но с каждым днем к радости от победы и воссоединения все больше примешивалось желание вернуться в свою башню, к своим книгам и своим исследованиям. Домой.

Конечно, ничто не будет как прежде. С падением ордена изменения постигнут и великую библиотеку, а как иначе? И все же что-то останется неизменным. А что-то, что давно хотелось, удастся сделать лучше.

Размышления прервал деликатный стук.

— Не помешаю?

Рой стоял у противоположного края стеллажа, дожидаясь разрешения нарушить мое одиночество, я поспешно кивнул.

— Конечно, присаживайся.

Вот уж кто обладал совершенным талантом не портить уединение. Наверное, потому, что характер вкупе с воспитанием делали князя самим воплощением такта. Надо — промолчит, надо — поддержит беседу.

— Мне показалось, что ты расстроен. Это так?

— Я просто устал. — Со старым другом можно было говорить откровенно. — Слишком много… всего. Хочется уже вернуться и заняться привычными делами.

— Понимаю тебя. — Рой почти машинально потянулся к чайнику и долил в мою кружку, вызывая невольную улыбку. Вспомнились годы учебы, когда он вечно ворчал, что я днями и ночами торчу за книгами, не давая себе отдохнуть. Но неизменно приносил чай и заряжал магические светильники, если я в порыве научных изысканий не замечал, что часть из них перегорела и стало почти темно. — Потерпи, осталась пара