Как приручить фамильяра - Анна Солейн

ужасных нецензурных песен, которые, как я думала, слушают только пьяные или глухие.

В один из дней, когда мы пытаемся выманить Горги из клетки кусочком инжира, а та медлит, топчется на пороге, и я не выдерживаю:

— Лукас, это бесполезно! Она упрямая, как… как горгулья!

Лукас открывает рот, и тут Горги прорыкивает, медленно, как заевший механизм:

— Тихо. Девка. Не. Ори. — Каждое слово сопровождается движением лапы, взгляд горгульи прикован к инжиру, лежащему на столе.

— Лучше парня охмури, — хохочет Лукас. — Горги, я тебя обожаю, ты в курсе?

Горги ворчит, раскрывая крылья, улыбается зубастой пастью, а я хмурюсь. Лукас закатывает глаза:

— Боже, ну ты и темная. Это же «Старички из Вестфора». Неужели не слышала?

Мы в шутку препираемся, что уже давно стало привычным, потом слушаем ту песню, которую, как оказалось, процировала Горги (а цикачи-то были затейники). Ужасная музыка, просто ужасная. Когда Лукас уходит, в квартире снова становится слишком пусто.

***

Перед следующим визитом Лукаса я выставляю клетку с Горги на балкон.

Молюсь всем богам, чтобы горгулья, чей характер стал намного лучше за последнее время, дала нам спокойно провести время друг с другом, без ехидных комментариев, отпущенных в самый неподходящий момент.

Я принимаю душ, надеваю бирюзовое платье. Удачное, которое, я знаю, делает мои глаза выразительными, талию — тонкой, а грудь — намного более округлой. Платье для свиданий, в общем. Для особых свиданий. Платье, которое я надеваю, когда хочу мужчину соблазнить, я надеваю, ладно.

Ладони у меня почему-то потеют, когда я открываю Лукасу дверь. Он по-прежнему возвышается надо мной почти на две головы и по-прежнему презирает само понятие пиджака, но его улыбка такая мягкая и дружелюбная, а взгляд такой внимательный и спокойный, что мне уже становится плевать на стиль одежды. К тому же — я замечаю это, только когда Лукас шагает на свет, — на этот раз рубашка на нем надета новая, чистая и накрахмаленная, да и застегнута она на все пуговицы. Неужели Лукас наряжался? Для встречи со мной? Внутри что-то радостно трепыхается от этих мыслей.

Лукас проводит рукой по голове, будто пытается пригладить волосы, а затем обрывает себя на середине движения, вытягивается по стойке смирно.

— Привет.

— Привет, проходи. Ты знаешь, а Горги уснула, — развожу руками я, идя на кухню и пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце.

— Да ладно? — Лукас скрещивает руки и обеспокоенно хмурится. — Заболела что ли? Может, я ее осмотрю?

— Думаю, не стоит, — осторожно отвечаю я. Наклоняюсь, чтобы достать из шкафчика в углу бутылку вина. Выпрямившись, сглатываю, глядя Лукасу в глаза.

На лице его постепенно проступает понимание. Лукас окидывает взглядом меня, кухню, вино, а я замечаю, что почти перестала дышать. Потому что вот он — этот момент, когда у Лукаса не остается ни капли сомнений в том, к чему я клоню. И, по правде говоря, подходящее время, чтобы размазать меня по стенке и припомнить каждое брошенное в сердцах «гоблин». А еще то, что приличным девушкам вроде как не положено делать первый шаг, а стоит ограничиваться хлопаньем ресниц и томными взглядами.

— Наверное, просто утомилась, — улыбается Лукас.

Я улыбаюсь в ответ и планирую унести информацию о том, какая дрожь облегчения, предвкушения и нервозности пробежала в этот момент по моему телу, в могилу. Достаю штопор, прикладываю его к горлышку бутылки и начинаю аккуратно вкручивать витую иглу в пробку.

Лукас подходит ближе, отнимает у меня бутылку, чтобы откупорить ее самому. Я наблюдаю за тем, как он поднимает руку, согнув ее в локте, и где-то в глубине души жалею о том, что его рубашка сегодня полностью застегнута и я не могу разглядеть в ее вырезе грудь и ключицы. Вообще Лукасу стоило бы носить пиджак (а лучше — мантию) и застегиваться на все пуговицы хотя бы ради того, чтобы не лишать дара речи экзальтированных барышень вроде меня.

Закончив, Лукас улыбается, кладет штопор на стол:

— Кажется, нам понадобятся бокалы.

— А я-то хотела предложить тебе из горлышка пить, — язвлю я, чтобы хоть немного взять себя в руки и разрядить атмосферу, где чувствую себя донельзя уязвимой и беззащитной, будто голой.

— В хорошей компании можно пить и из горлышка, — пожимает плечами Лукас.

Я иду к буфету, чтобы взять бокалы, и, оборачиваясь, натыкаюсь на Лукаса. Спотыкаюсь.

— Ой! — Бокалы все еще у меня в руках, ладонь Лукаса, которой он удерживал меня от падения, лежит на моей талии

Секунда — и мы расходимся к разным концам стола. Я разливаю вино. Медленно вдыхаю и медленно выдыхаю.

— Ты так и не рассказал, где так научился обращаться с горгульями.

— На ферме, — отвечает Лукас.

— Ты вырос на ферме?

— Нет, я там работал после академии. Стойла в основном чистил первое время. Это потом уже…

Я давлюсь вином. Кашляю, задыхаюсь, забрызгиваю любимое платье, сгибаюсь пополам. Лукас подлетает ближе, нарочито заботливо поддерживая под локоть.

— Ч-чего? — поднимаю я на него слезящиеся глаза, и тыльной стороной ладони вытираю лицо.

— А я не говорил? — Лукас невинно хлопает глазами. — Я сразу после академии работал на ферме. А там куры, пегасы, мантикоры, грифоны-осеменители опять же, — дружелюбно поясняет Лукас. — Свиньи. У горгулий свои особенности, конечно, но после грифонов уже ничего не страшно и не сложно.

— Т-ты… Что? Ты же говорил, что учился в академии искусств?

— Учился. А потом уехал на ферму работать, в Южный край.

— Зачем?!

— Ну как зачем, — удивляется Лукас. — Деревенская жизнь, романтика. Да и за жилье не нужно было платить, у хозяев фермы была пристройка. «Давид и Гретцки», знаешь таких? Ну вот, одна из их ферм. Да и интересно было.

По лицу Лукаса я понимаю, что он говорит серьезно.

— А потом?

— А потом я вернулся в столицу. У меня способности к магии появились только после двадцати. То-то сюрприз был. Решил поступить в академию, раз появилась такая возможность, хотя с фермы было жалко уезжать. Я до сих пор иногда по тем временам скучаю. — Говоря это, Лукас поглаживает меня по руке, которой я опираюсь о стол.

— А после академии ты устроился в министерство?

— А кто тебе сказал, что я работаю в министерстве? — удивленно спрашивает Лукас.

— Ну как же… — я обвожу рукой пространство