Дневники фаворитки - Татьяна Геннадьевна Абалова

* * *

— Какая же ты тощенькая, — всплеснула руками Велица, когда я осталась совершенно обнаженной. Меня трясло от холода, а она не спешила, ходила кругами. — Сисечек вовсе нет, попу одной ладонью прикрыть можно. А это у тебя что за пятнышко? Родинка? Смотри-ка, меченая, значит.

От пристального внимания я вся скукожилась, закрыла грудь руками.

— Ты не стесняйся, откройся. Мы с доктором должны увидеть, нет ли в тебе какого изъяна.

— Если вас послушать, то я один сплошной изъян…

— Тю-ю-ю! Обиделась? Худой назвала? Так то поправимо. Думаешь, я сразу коровой родилась? Тоже, помнится, на плече легко несли, не обделались. Так что не стесняйся, руки разведи. Не к сапожнику в постель ложиться собираешься. К королю.

— Я уже лежала с ним в постели.

— А почему Вокан говорит, что твое поле двое пахали?

— Я замужем тогда была…

— О как! И Таллен тебя от мужа увез? Чем же ты его взяла?

— Жалостью.

Вода оказалась горячей, и я быстро разомлела. Закрыв глаза, полностью отдалась воле хозяйки Драконьего замка и просто наслаждалась процессом купания.

* * *

— Вот верно я говорю, что с моим молоком Таллену человеческие качества передались. Жалость, сострадание, — вернулась к разговору тетушка Велица, выбирая из набора гребень с редкими зубьями. С сомнением посмотрела на мои спутавшиеся после мытья волосы, вздохнула и налила в ладонь пахучего масла. Я сидела на стуле вся чистая и хрустящая и отчаянно боролась со сном. — Иначе был бы как его отец. Вот уж где настоящий зверь. Прости меня, святой Симор! О покойниках хорошо или никак.

— А сколько Таллену лет?

— Ну, мне сорок пять, ему, значит, двадцать семь. Хорошенький такой родился. Я тогда своего сыночка потеряла, а молока хоть задушись. Вот и пристроили меня к принцу. Королева-то болела все время. Таллену девятнадцать стукнуло, когда она умерла. Где-то через год эту принцессу из Гайрода прислали, Донну. А у него в самом разгаре любовь с леди Шер. М-да. И ведь в матери ему годилась, а как приворожила. Ее старый король сюда приказом услал, чтобы молодым слюбиться не мешала. Но ничего у Таллена с женой не получилось. Она ему чужая, он ей. Донна его в спальне ждет, злится, а он у какой-нибудь из фрейлин в кровати засыпает. Откуда ребеночку взяться? Пришлось дело на государственном уровне решать. Теперь повитухи подгадывают, в какой день Донна забеременеть может, и наш мальчик, хоть умри, но должен свои обязательства выполнить. Иначе война. Вот и сейчас во дворец ускакал. Может, в этот раз получится?

— Много у короля бастардов?

— На моей памяти ни один не родился. Прежде же как было: с кем Таллен спит, та женщина настойку из гиблых трав пьет. Фурдик варил. И здесь варит. Иначе голова с плеч. Руки у королевы длинные. Как так? У нее дитя нет, а у какой-то… прости, милая…здесь волосы в узелок завязались. Ну чистое золото, а не волосы!

— Я ромашкой их полоскала, — я почти заснула, поэтому уже не соображала, что говорю. — А мне Таллен денег на бастарда дал. Но потом мой муж на меня права заявил. Теперь я не знаю, если ребенок родится, то чей он будет: мужа или короля.

— Эх, милая. Не родится у тебя ребеночек. Ты после купания воды из кувшина пила? Пила. Фурдик свое дело знает. Он королю мучиться сомнениями не даст. Его ли — чужой, теперь нет никакой разницы. Через неделю у тебя очередники придут.

— Так что получается? — у меня затряслись губы. Горячая слеза скатилась по щеке и упала на грудь. Сон мгновенно улетучился. — У меня теперь детей не будет?

Нас, женщин, не поймешь. То не хотела ребенка, боясь, что он от разбойника Гуля, а теперь, когда сказали, что не родится, будто живого потеряла.

Велица покачала головой.

— Не допустят. Посмотри на леди Шер. Уж как они любили друг друга! Могла бы родить, но не позволили. А потом уже поздно было. А то, что у тебя дома вышло — так это чистый случай. Не было никогда такого, чтобы Таллен права на первую ночь заявлял да с незнакомыми и непроверенными в кровать ложился. Наверняка корит себя за ошибку.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​- А если бы я осталась с мужем и родила?

— Таллен никогда не признал бы дитя своим. Это все равно что приговорить тебя к смерти. Сгинула бы вместе с ребеночком, даже если бы он на мужа твоего походил. Потому и деньги давал, не намереваясь больше появляться. Понесла — не понесла, интересоваться не стал бы.

Вошедший Фурдик оборвал беседу.

Осматривал меня на кровати.

— Так. Раздвинь ноги. Еще. Не зажимайся.

Пальцы его были холодными, а глаза внимательными.

— Так больно? Нет? А так?

— Чуть-чуть. Ой!

— Ну что же…

Мне позволили укрыться. Я смотрела на доктора, как на судью, собирающегося объявлять приговор.

— Нужен половой покой.

— Что со мной?

— Иносказательно — твое поле слишком глубоко вспахали. Я не знаю, кто из пахарей перестарался, но теперь требуется воздержание.

— И это хорошо, доктор. Мне нравится слово «воздержание». После всего, что я испытала и услышала, это мое любимое слово, — я повернулась на бок, положила ладонь под щеку и закрыла глаза.

— Бедное дитя, — вздохнул доктор Фурдик. — Она не познала радость совокупления, и теперь самое прекрасное, что может быть между мужчиной и женщиной, ей кажется страшным. Переживший изнасилование на уровне подсознания отторгает…

— Откуда ты знаешь про насилие? — оборвала Велица заумные речи.

— Вокан рассказал. Это он насильника из рук Таллена принял и во двор выволок. А перчатки так и забыли.

— Какие перчатки?

— Его деда.

— Ох, ты ж! Как теперь без них охотиться?

— Ничего, у нашего Таллена и без магии рука не дрогнет.

* * *

Первая неделя жизни в Драконьем замке прошла как один сплошной сон. Мой разум все-таки не выдержал испытаний и ввел меня в состояние, граничащее с сумасшествием.

Иногда я плакала и просила отвезти меня к маме, хотя помнила, что она никогда не была особо ласкова: для нее сын — свет в оконце, а я родилась ее раздражать. Поздний ребенок, получившийся случайно, да еще в тот год, когда освободилось место фрейлины при королеве-матери. Леди Дарице Мирудской блистать бы