Дебора Боэм - Призрак улыбки

— Хэлло, Бранвен, — с легким английским акцентом пропела прекрасно поставленным голосом Эрика. Американка, она почти все свое детство провела в буколическом поместье аристократических дяди и тети в Восточном Сассексе; в шестнадцать лет выиграла конкурсное прослушивание в «Метрополитен-опера», но предпочла карьеру тележурналистки. Теперь, когда позади было уже два десятилетия карьеры, отмеченной престижными постами и убедительными победами, она на время отошла от дел, чтобы растить двух красивых и одаренных детей, меж тем как ее сверхактивный супруг занимался сочинением шпионских романов, реставрировал старинные клавикорды и участвовал в гонках на спортивных «ягуарах», а в паузах консультировал международные корпорации о возможностях совмещения «прагматического идеализма» в вопросах экологии с бесперебойным получением прежних сверхприбылей. Когда выдавалось свободное время, Эрика пела в профессионально-любительских оперных проектах Гилберта-Салливана, безвозмездно редактировала шесть раз в год выходящий в Международном центре бюллетень и, в качестве знаменитости, появлялась на подиуме у Пачинко Пиаф, невообразимо накрашенного франко-японского дизайнера неопределенного пола.

— Привет, Эрика, — хмуро откликнулась Бранвен, внезапно осознав всю меру и своей встрепанности, и бедности голосового диапазона — всего одна октава! — и невежества по части Индивидуальной Цветовой Гаммы. Каков же все-таки ее тип — «Поздняя весна»? «Ранняя осень»? Или просто — «Круглый год серая мышь»? Эрика Крилл, конечно, прекрасно знала, какие цвета к лицу ей: все — до единого.

— Слушай, Бранвен, — произнесла Эрика театральным шепотом. От смешанного аромата «Листерин» и «Осирис» (видимо, новых духов от Пачинко Пиафа на основе фенхеля и серой амбры) Бранвен едва не рассталась с наспех проглоченным завтраком из тоста с корицей и шоколадного мусса. — Можно мне попросить тебя о малю-у-сень-ком одолжении?

— Хм-м, а что? — осторожно спросила Бранвен. В библиотеке знали о попытках Эрики превратить всех сослуживиц либо в дам-приближенных, либо в девчонок на побегушках.

— Видишь ли, на эти выходные выпадает очень редкий синтоистский праздник. Он бывает только один раз в двенадцать лет, в год Змеи, в день Змеи, в час Змеи. Я должна была там присутствовать, но выяснилось, что меня ждут на двух-трех благотворительных показах в Киото. Знаешь ведь, как бывает… — Эрика вовремя спохватилась, но Бранвен буквально услышала ее мысли: «Хотя нет, тебе-то откуда знать, при твоей монотонной, тоскливой, ничем не заполненной жизни».

— Извини, я не умею писать, — отрезала Бранвен. Это было враньем: дневник она вела с восьми лет.

— Ой, да тебе и не придется, — живо возразила Эрика. — Просто отметь что-нибудь: факты там или, даже лучше, впечатления, а я быстренько превращу это в убедительнейший рассказ от первого лица. Все будет замечательно. Ну как, Бранвен? Я встаю на колени и умоляю.

— Не знаю, — заколебалась Бранвен. — Терпеть не могу толпу.

Эта фобия (по мнению ее экс-лучшей подруги психопатолога Пилар Лоренци) родилась вместе с Бранвен как подсознательная реакция на место ее появления на свет: стойку палатки, торгующей глютенбургерами на фестивале в Вудстоке.

— Да, чуть не забыла, — небрежно бросила Эрика. — Если ты сможешь оказать мне эту крохотную услугу, машина с шофером будет твоей на весь уик-енд; мне она не понадобится, а тебя защитит от всей этой отвратительной и грубой толкотни.

Вот так и вышло, что Бранвен Лафарж, чья ненависть к людским толпам оказалась слабее желания беспечно покататься по Токио в роскошнейшем лимузине, согласилась посетить праздник Богини Змей в храме Хэбигадзака и записать кое-какие «не факты, так впечатления» обо всем об этом

Ворота храма были того же цвета, что и кожаный костюм нашей модницы: пламенно-алые. Над головой — чистейшее, первозданной голубизны небо, маленькие белые птички восторженно кувыркаются в воздухе, а в шелесте колеблемой ветром листвы старых-престарых криптомерий слышится голос, напевающий: «Весна пришла, и змеи тут, смири свой гнев, отбрось испуг, любовь везде, любовь всегда, она не меркнет никогда». Ничего не могу с этим поделать; с тех пор как я побывала на дурацком семинаре «Прекрасное Избавление от Мерзкой Чепухи», мне все время чудятся мантры, куда бы я ни шла.

В утро праздника Богини Змей все снова шло не так, как надо. Будильник не прозвонил, чай «Монарх» выплеснулся в ежевичный йогурт, у льняного костюма цвета хаки выявилась нехватка одной из оловянных пуговиц, а Дьюи и Трумэн опять улизнули, и их пришлось вытаскивать из парка, что напротив, но еще прежде они замучили, умертвили и даже частично расчленили невезучую землеройку. Справившись со всеми этими сложностями, Бранвен едва успела натянуть бежевый плисовый балахон поверх серой как мышка закрытой шелковой блузки, как возле садика, окружавшего маленький коттедж, в котором она жила, раздался автомобильный гудок. Торопливо запихав в сумку несколько ручек, блокнот на пружинке и органайзер (который, правда, ничего не организовывал, а едва тормозил расползание хаоса), она босиком скатилась по лестнице, прихватив на ходу пару серых кроссовок и серо-коричневых клетчатых гольфов.

Машина Эрики Крилл оказалась новенькой платиново-люминесцентной «инфинити-45» с пассажирским салоном, отделанным полированными вручную панелями орехового дерева и кожей цвета небеленого полотна. У задней, пассажирской, дверцы стоял, придерживая ее, шофер.

— Доброе утро, — произнес он с легким акцентом. — Bonjour. Guten Tag. Buon giorno. Ohayo gozaimasu.

— Доброе утро, — по-английски ответила Бранвен, хотя так или сяк говорила на всех предложенных им языках. «Как это похоже на Эрику, — возмутилась она, — шикует, наняв безработного полиглота! Хотя, может, желая пустить пыль в глаза своим светским знакомцам, она просто сама обучила его двум-трем словам».

Водитель был выше Бранвен и, насколько она поняла, моложе. Впрочем, возраст определялся с трудом: мешали усы (очень густые для японца), на модный лад небритая щетина и прятавшие глаза большие черные очки. Одет он был в мешковатый и слишком просторный замшевый френч шафранного цвета, весь в кнопках, пряжках, карманах и псевдовоенных эмблемах, и мягкие шоколадно-коричневые брюки. Волосы скрыты большим, похожим на гриб беретом, скроенным из той же ткани, что и френч, а вместо традиционных белых мультяшных перчаток, какие носят обыкновенно в Японии таксисты и работающие на хозяев шоферы, — темно-коричневые кожаные перчатки и ботинки в тон.