Возвращение - Галина Дмитриевна Гончарова

Вот теперь Устинья схватилась за голову вовсе уж неприкрыто. И бывают, и будут еще, и… не подумала она о таком! А это ведь тоже ее кровь! Ее частичка!

— То-то, боярышня. Начали мы тут торговаться, как два цыгана на ярмарке, сошлись на двадцати пяти рублях!

— Матушка Жива!

— И принесла я ей позавчера твою кровь.

— Мою?

А крови-то у Устиньи уж дней десять, как прошли. И не царапалась она ничем, и Настасья к ней уж дней несколько не подходила. Так что и откуда взялось?

— Ей немного было и надобно, хоть на тряпочке, хоть где. Пары капель будет — и ладно!

— Так чью кровь-то ты ей дала? — Устинья быстро соображала.

— Веркину.

Верка, вторая боярская полюбовница, последнее время вовсе уж гоголем по двору ходила. Правда, не при боярыне, та ее быстро по щекам нахлестала, но остальным холопкам от наглой дурищи доставалось нещадно.

Ходила, щеки дула, носом крутила. Мол, я главная боярская радость, а вы тут так все, в навозе копаетесь…

— Я платок пропитала, да и принесла ей. Платок, правда, твой взяла. Но старый, штопаный, лично его выстирала дочиста, а как у Верки крови начались, я и подсуетилась.

Устя дыхание смогла перевести.

— И отдала тебе иноземка деньги?

— Отдала, боярышня. А я потом и задумалась, вдруг для дурного чего ей понадобилось. Мне-то она про приворот сказала, а брехня на вороту не повиснет. Через кровь и извести ведь можно!

— Можно, — Устя задумалась ненадолго. — Как она выглядел, Настасья? Волосы ярко-рыжие, как морковь?

— Нет, боярышня.

Хоть и описала Настасья незнакомку подробно, как могла, а только все одно у Устиньи мыслей не возникло. Ни кто, ни откуда… не понять! И кто бы это мог быть? Федор кого нанял?

Жаль, но навряд ли,слишком царевич в себе уверен, и не подумает он о таким-то, а жаль. Там бы и правда только о привороте речь шла. А тут — кто знает, чего ждать придется? И не только ей, кстати говоря.

— Знаешь что, Настасья, ты у меня завтра платье порвешь.

— Боярышня, да я ж никогда ничего не рвала.

— А сейчас — порвешь. Будешь реветь и каяться. А я тебя по щекам отхлещу, да отца упрошу завтра же в поместье отправить. Может, пара дней еще и есть у нас, да поспешать все равно требуется.

— К чему это, боярышня?

— А к тому. Деньги тебе уплачены немалые, а результат какой будет? Не подумала?

— Верка… ой.

— То-то и оно. Хорошо, когда только приворот будет, Верка и так дура, влюбится — глупее не станет. А как порчу нашлют? Или болезнь какую?

Настасья ойкнула, да рукой рот и зажала. Устя посмотрела на небо. Поежилась.

— С тебя придут ответ спрашивать. Ткнут острым в толпе — и не поймешь. И нет Настеньки.

— Я же…

— Мне-то ты услугу оказала. А я тебе в ответ постараюсь жизнь спасти.

— Так дороги же раскисли! Не доехать сейчас до имения!

Устя подняла руки вверх, развернула ладонями к небу, прислушалась.

Пальцы холодило, словно в ладонях уже собиралась надежная тяжесть снежка.

— Беги к себе, Настасья. Мороз этой ночью будет, сильный да ядреный. Все прихватит, и снег посыплет… не успеем до снега — следов оставим.

— Хорошо, боярышня.

— Ты мне сейчас что шьешь-то?

— Так сарафан синий, из танского шелка.

— Что хочешь делай, а с шитьем напортачь, и в ноги мне кидайся. Поняла? Завтра же!

— Поняла, боярышня. Все как скажешь сделаю.

Устя кивнула — и к себе пошла. Настасья ей вслед посмотрела, перекрестилась, да и кинулась к себе. Надобно заранее деньги припрятать, да так, чтобы никто не увидел, не нашел. Хорошо, что боярышня у них такая.

Понимающая.

Другая б оплеух сейчас надавала, да и вовсе слушать не стала.

С другой и Настасья бы не церемонилась, продала кровь, да и пусть ее. Странно получилось. Но наверное, справедливо?

* * *

Женщина коснулась платка с кровью.

— Устинья, говорите. Алексеевна.

Она не собиралась никуда торопиться.

Смотрела на платок, своей властью наслаждалась. Вот живет девка,красивая девка, ее краше, рыжая такая. Живет, а потом возьмет, да и помрет…

И никто ничего не заподозрит, и ведьма промолчит. А что б ей и не помолчать?

У царицы свои пути, у ведьмы свои, да в чем-то они совпадают. Ведьме безопасность надобно,царице власть, вот, когда одна править будет, вторая при ней и будет жить спокойно. Надо для этого дуру-девку приморить?

Да ведьма и сотню таких изведет!

Устинья не поймет, за что ее?

И неважно!

Не надо было девочке лезть в игры взрослых людей, ой, не надо! Ни к чему! А теперь уже поздно.

Погладила ведьма ладонью тяжелый черный переплет кожаный,царапнулась слегка о клыки. Так,на пару капель крови, не более, не надобно ей ничего такого сегодня.

Сегшодня…

Берегись, Устинья Алексеевна. Сегодня еще не время, а вот как новолуние будет, так я тобой и займусь.

И женщина покосилась на клетку, в которой квохтала черная курица, деловито рылась в зерне. О своей участи она пока еще не знала. Впрочем… любую курицу рано или поздно зарубят. И эту — тоже. Только для более возвышенных целей, нежели суп.

Возвышенная курица.

Ах, как это звучит!

И женщина тихонько рассмеялась.

* * *

— Илюшенька, вечером приходи, куда и обычно.

Илья плечи расправил и заулыбался глупо.

Придет, конечно!

Как же к такой бабе, да не прийти! Каждый день бегал бы, да вот горе — царь так часто занят не бывает. А ведь какая баба!

Гладкая, сочная, все при ней!

Хоть как ее крути — ни единого изъяна не найти! Хороша!

А царь ее без пригляда оставляет! И вообще… такой бабе настоящий мужик надобен!

Илья себя таким и считал.

Правда, последнее время ему было не слишком хорошо, голова кружилась иногда, подташнивало, кошмары снились. Но это ж бывает! Может, продуло где, а может, и съел чего-то не то. Вот и все.

Это не повод отказываться от такой женщины!

Придет он!

Обязательно!

* * *

— Боярышня! Смилуйся!!!

Такой вой несся над подворьем Заболоцких — собаки подвывали! На все голоса!

И было, было чему подвывать! Устинья, боярышня старшая, рвала и метала! То есть — трясла испорченный сарафан и орала так, что ветки качались.

—