Бобби Хатчинсон - Возрождение любви

Она сдалась.

Они ели, разговаривали, смеялись, после ужина он поставил кассету с песнями Клинта Блака и нескладно подпевал ему, что невероятно понравилось Алексу, так что Лео взял его на руки и снова запел, а ребенок уставился на Лео, а потом громко засмеялся.

– У ребенка отличный вкус к музыке, – объявил Лео.

Когда Алекс заснул, она стала расспрашивать Лео о его работе, о машине, над которой он работает с коллегами-учеными.

– Поначалу мы расходовали свои средства, но, конечно, это очень дорогостоящее предприятие и связанное с определенным риском. В прошлом году нам удалось привлечь внимание одного богатого предпринимателя, и он согласился финансировать наш проект, и это ускорило наши исследования. Мы надеялись разработать модель к концу столетия. Конечно, Эйнштейн заложил основы для концепции путешествия во времени, мы только развиваем его основополагающие принципы. – Карие глаза Лео горели вдохновением, он погрузился в технические детали, в которых Пейдж не могла разобраться. Похоже, что ему нравилось говорить об этом предмете, так что она слушала, кивала, а мысли ее были далеко, в Баттлфорде.

Позднее Лео снова попросил разрешения подержать на руках Алекса, и он сидел добрых полчаса, укачивая ребенка и хмурясь, словно перед ним оказалась новая сложная проблема, которую необходимо решить.

– У вас никогда не было детей? – полюбопытствовала Пейдж.

Было совершенно очевидно, что Лео обожает маленьких детей.

– Алиса не могла иметь детей. Мы подали прошение об усыновлении, но тут наш брак распался. В значительной мере это была моя вина. У меня привычка забывать о времени и работать, не считаясь со временем, когда я наталкиваюсь на что-то интересующее меня. У нас были совершенно разные интересы. Алиса обожала вечеринки и концерты симфонической музыки. А я был больше склонен к длительным прогулкам, к книгам и песням Клинта Блака.

– Как давно вы развелись?

– Уже десять лет. – Он заметил удивление на ее лице и улыбнулся ей. – Мне сорок шесть. Когда Алиса ушла от меня, я решил, что не представляю хороший материал для женитьбы, поэтому я никогда снова и не пытался. – Он посмотрел на Алекса, погугукал и поулыбался ему. – Иногда я об этом жалею.

– Побойтесь Бога, Лео, вы все еще молоды, у вас еще масса времени на то, чтобы встретить какую-нибудь женщину и завести детей. Я чувствовала себя во многом так же, как и вы, пока не встретила Майлса.

Он снова улыбнулся ей загадочной улыбкой.

– Но вы должны признать, что это было весьма неожиданным событием.

– Да, это было так.

Боль, которая никогда не уходила из ее сердца, вернулась с такой сокрушающей силой, что она задумалась: а что, собственно говоря, она здесь делает – сидит и смотрит, как один мужчина держит на руках ее ребенка, в то время как ее душа и сердце тоскуют по другому мужчине.

Алекс начал скандалить, и Лео передал его матери.

– Почему бы мне не пойти на кухню и навести там порядок, пока он будет ужинать, – тактично предложил он.

Пейдж забрала сына в спальню, расстегнула блузку и дала ему грудь. Как обычно, Алекс начал пыхтеть, колотить своими крохотными ручками, глотая большие порции материнского молока, плача и кашляя, пока он не успокоился настолько, чтобы сосать спокойно. Каждую кормежку он встречал так, словно умирал с голода, потом на полпути он на мгновение замолкал и дарил Пейдж широкую благодарную улыбку, словно извинялся, прежде чем начинал буйствовать заново.

– Поросенок, – рассмеялась Пейдж, глядя на своего смешного буйного сына, и глаза ее вдруг наполнились слезами.

Ей так остро захотелось поделиться этими смешными интимными деталями об Алексе с Майлсом. Первое время, когда Алекс только появился на свет, она разговаривала с Майлсом так, словно он рядом и каким-то образом может слышать и смеяться вместе с ней над особенностями характера их сына.

Но по мере того, как время шло, ее муж и его мир, казалось, отдалялись все дальше, и она все чаще обнаруживала, что его нет рядом с ней, чтобы поговорить.

В феврале, когда Алексу исполнилось пять месяцев, у него выросли два зуба. Он научился переворачиваться со спины на живот, и у него был набор пластиковых ключей, который он обожал. Он очень добродушно относился ко всему, за исключением еды, и очень напоминал Майлса.

Единственное, что он унаследовал от Пейдж, – это ее волосы: его темно-каштановые волосы были такими же буйными и непослушными, как и ее, но форма черепа, цвет и разрез глаз, очертания подбородка и то, как его уши прилегали к черепу, – все это было миниатюрным повторением его отца.

Однажды Натан Филдинг зашел к ней и предложил работать вместе с ним в клинике, которую он создал в центре Ванкувера.

К тому времени она уже начала несколько волноваться насчет денег и после подробного обсуждения проблемы рабочих часов и больших переживаний, как оставлять Алекса в детских яслях рядом с клиникой, она согласилась взяться за эту работу.

У нее оставались деньги на счету в банке, когда она исчезла, но, вернувшись, она обнаружила, что значительная часть этих денег ушла на оплату сохранения ее мебели на складе, потом на устройство новой квартиры. Были расходы и на ребенка, кроме того, она купила новую машину – Шарон не предложила вернуть ее «санберд», а Пейдж решила не поднимать этот вопрос. Ей казалось не очень пристойным требовать у невестки свою машину.

Золотые монеты, которыми снабдил ее Майлс, оставались нетронутыми и лежали в сейфе в банке. Она не могла заставить себя тратить их. Ей представлялось, что это единственное наследство, доставшееся Алексу от его отца.

Лео Клаусон стал ее добрым другом. Он взял за правило заглядывать к ней раз или два в неделю. Он всегда привозил с собой ужин и постоянно восхищался Алексом.

После первой недели ее работы в клинике он заехал к ней в пятницу вечером с картонными коробками из китайского ресторана.

– Как идут дела?

Лео уже знал, где она держит все на кухне, и, пока она устраивала Алекса на кроватке, где он мог попрыгать, Лео принес тарелки, вилки и бокалы для вина.

– Клиника находится в районе, населенном плохо оплачиваемым людом, многие пациенты из иммигрантов. У меня было несколько тяжелых ожогов, шесть случаев кишечной инфлюэнцы, три женщины с венерическими заболеваниями, бесконечные предродовые осложнения. Была еще беременная женщина с положительной реакцией на СПИД и еще две беременные, употребляющие наркотики.

– Немало для первой недели. – Лео посмотрел на Алекса, который безостановочно прыгал в своей кроватке с пружинистым дном. – Вы довольны его яслями?

– Абсолютно. Они в соседнем доме. Когда образуется просвет в работе, я могу заскочить туда и пообщаться с ним. Но и, конечно, покормить.

– К его большому удовольствию.

Они оба рассмеялись. Лео уже не раз видел, как требователен бывает Алекс ко времени еды.

– Это очень странное ощущение – заниматься этими женщинами и детьми, – задумчиво сказала Пейдж. – У меня бывают моменты, когда я чувствую себя так, словно я вернулась в мой кабинет в Баттлфорде.

Лео вопросительно приподнял бровь.

– Проблемы физического состояния там иные, – объяснила она. – Нет СПИДа, нет наркоманов, но эмоциональные проблемы такие же. А я там проклинала все на свете из-за того, что у меня нет современного медицинского оборудования.

Лео дал понять, что он внимательно слушает.

– Так вот, черт побери, если сейчас происходит не то же самое! Вы знаете, Лео, сейчас появился целый букет болезней, против которых мы не имеем никаких лекарств. Кому-то я могу помочь, кому-то нет, все так же, как и там. Это какое-то проклятье!

Ей так хотелось рассказать все это Майлсу. Как часто она возмущалась тем, что там нет чудес, которыми пользуются в ее время. Говорила ли она ему о СПИДе и о наркоманах? Она не могла вспомнить.

– Чем больше все меняется, тем больше оно остается тем же самым, – заметил Лео, накладывая ей на тарелку овощи.

В марте Алексу исполнилось шесть месяцев. Он теперь мог самостоятельно передвигаться по комнате, ползая от одного интересного предмета к другому. У него были шесть зубов и большой набор всяких звуков. Пеленать его уже было невозможно, он не мог оставаться спокойным ни минуты. Он умел сам садиться и играть в ладушки.

Физически он напоминал Майлса, обещая вырасти высоким. Его большие серо-зеленые глаза были окаймлены неприлично длинными загнутыми ресницами. Прохожие на улице улыбались ему, не в силах устоять перед его открытой улыбкой.

Его страсть к еде никогда ему не изменяла, он чувствовал себя несчастным только в одном случае – когда хоть ненадолго задерживалась еда.

Но однажды утром в начале апреля он проснулся, и у него был жар и он не захотел есть смесь, которой Пейдж хотела накормить его с ложки. Она все еще кормила его грудью, но на этот раз он сделал два или три глотка и отвернулся.