Как повываешь? - Жаклин Хайд

шелковый галстук на шее, пытаясь как можно быстрее от него избавиться.

Она в таком состоянии, нуждается, а я все это время сдерживал себя, думая, что именно этого она и хочет! Пуговицы с треском разлетаются, пока я в спешке стягиваю рубашку. Пьянящий запах ее желания усиливает мое возбуждение до предела.

Блядь. Моя пара возбуждена, а я внизу заваривал гребаный чай. Чай!

Эта женщина понятия не имеет, как сильно я сдерживался. Немного крови между ее бедер? Меня, бессмертного, убивающего веками, это бы нисколько не смутило. Но я держал себя и свою эрекцию в узде ради ее комфорта. А теперь выясняется, что она читала про спаривание и узлы в какой-то книге, когда у меня есть настоящий узел, который я могу вогнать прямо в рай ее сладкой киски.

Оскорбление — вот что это такое. Узнать, что она возбуждена, вот так, а затем услышать, что она пыталась лишить меня удовольствия удовлетворить ее, удовольствия приласкать свою пару. И все потому, что у нее месячные? Это не останавливает мое желание.

— Ты был занят, — бормочет она, опустив глаза.

— Уитли, я настолько сильно люблю твою киску, что никогда не дам ей больше, чем она способна принять, особенно если это приносит тебе удовольствие. Непослушная женщина, ты с самого начала должна была сказать мне, как сильно тебе нужно облегчение, — я вскакиваю на кровать и притягиваю ее в свои объятия.

— Я просто новичок во всем этом, — ее темные брови сдвигаются на переносице. — И я уже рассказывала тебе, каким был мой прошлый парень. Я не хотела тебя утруждать.

Ее печальный взгляд выдает, что она что-то скрывает, но, возможно, я просто себя накручиваю. Неужели я заставил ее чувствовать, что она может быть для меня обузой?

— Я не твой бывший, Уитли. Я хочу знать все, что тебя тревожит и беспокоит — все, — мой взгляд становится жестче, а челюсть сжимается от раздражения. — Я хочу, чтобы ты говорила, когда ты испытываешь боль из-за месячных, когда тебе нужен массаж или даже мой твердый член, чтобы почувствовать себя лучше. Я хочу трахнуть тебя, Уитли, и ты никогда не будешь мне в тягость.

Я накрываю ее губы своими и целую до тех пор, пока она не превращается в стонущее, тяжело дышащее месиво в моих объятиях, такая раскрепощенная, как мне нравится. Желтый отблеск заливает мои глаза, раздражение взбирается по позвоночнику из-за того, что она скрыла от меня свою нужду, когда я могу обеспечить ей комфорт.

— Если ты не начнешь говорить, когда тебе нужен член, будешь скрывать от меня подобное — ты пожалеешь, — поскольку она лежит на боку, я подкрепляю свои слова хлопком по ее упругой попе, в то время как другой рукой удерживаю ее голову. — Я могу связываться с тобой сутками напролет, в каждую твою дырочку, пока ты не поймешь, что нет такой жидкости или вещества, которое могло бы помешать мне хотеть тебя. Для этого тебе не нужна гребаная книга. Ты поняла?

Я снова шлепаю ее по заднице, затем крепко сжимаю, прижимая ее бедра к своему твердому члену.

— Поняла, — выпаливает она с широко раскрытыми глазами и придвигается еще ближе.

— Отлично. А теперь я собираюсь тебя трахнуть, нет возражений?

Вдруг она кусает губу, нахмурившись, и выражение ее лица совершенно не совпадает с тем, как когда она секунду назад тянулась ко мне.

— Может, нам не стоит?

Я отстраняюсь, давая ей пространство для решения, чувствуя себя придурком за то, что позволил зверю взять верх.

— Уитли, я никогда не буду заставлять тебя делать то, чего ты не хочешь.

— Именно поэтому я хочу тебя еще больше.

Я опускаюсь к ее губам и нежно целую, затем перехожу к легким укусам на шее. На вкус она чертовски сладкая — просто божественная.

Я снова возвращаюсь к ее губам, проникаю языком между ними и притягиваю ее к себе, наслаждаясь тем, как она тает в моих руках, за исключением крепкой хватки на затылке.

Мы целуемся долгие мгновения, пока ее стоны и тихие всхлипы не заставляют мой стесненный член пульсировать от желания удовлетворить ее.

Она удерживает мой взгляд, пока я помогаю ей сесть и снять рубашку, ожидая, чтобы она подняла руки. Я стягиваю ткань через ее голову и бросаю на пол, резко втягивая воздух при виде тяжелых сисек, подпрыгивающих, когда она падает на спину.

— Ты прекрасна, — шепчу я, склоняя голову и целуя ее. — Просто невероятно прекрасна.

Я наклоняюсь и накрываю ртом ее сосок, а ее руки зарываются в мои волосы, удерживая крепко, пока я дразню и посасываю. Она тянет за пряди, когда я слегка кусаю, и резкий выдох, который вырывается из ее груди, заставляет мой член пульсировать в брюках, а хватка на ее талии становиться крепче. Я переключаюсь на другой сосок, обводя его языком, и из ее груди вырывается низкое мурлыканье, которое пробуждает во мне желание взять ее прямо сейчас.

Желание перевернуть ее и трахать до бесчувствия, чтобы эта киска чувствовала меня еще несколько дней, охватывает меня, но вместо этого я слегка щипаю ее сосок. Ее резкий крик приносит мне огромное удовлетворение, пока я отодвигаю первобытное желание овладеть ею грубо, потому что хочу сдержать свое обещание.

Я не причиню ей боль. Не могу. Но я могу заставить ее почувствовать это.

Мои руки блуждают по ее телу, сжимая и разминая каждую часть, пока я не добираюсь до бедер и медленно стягиваю трусики. Она чуть приподнимается, чтобы помочь мне снять их, и как только остается обнаженной, я тут же пользуюсь моментом, проводя пальцами по влажной щели.

— Ты уже такая мокрая, — дразню я, надавливая на ее клитор.

— Мне очень, очень нужно кончить, — стонет она, поднимаясь на локти, дрожащие бедра широко раздвинуты.

Когда я ввожу глубоко в нее два пальца, она выглядит как воплощение влажной фантазии — рот приоткрыт в тихом крике, а спина выгибается дугой. Ее горячие и тесные стенки мгновенно сжимаются вокруг моих пальцев.

— О… Боже… — она падает обратно на матрас, когда я начинаю жестко трахать ее пальцами.

Раздражение вспыхивает при мысли о том, что она могла бы отказать мне в этом, отказать мне в себе, даже когда ее пальцы вцепляются в мое предплечье. Даже когда ее взгляд становится раскаленным от возбуждения, а губы размыкаются в прерывистом дыхании.

— Тогда кончи для меня.

Я довожу ее до безумия своими пальцами, и звуки, с которыми ее тело жадно втягивает их, эхом раздаются по комнате.

— О боже,