Татьяна Мудрая - Злато в крови

Я вошел прямо в парадное, перенося даму на руках через порог, точно заправский молодожен. Именно это я прочел в глазах Ролана, который ненароком попал на зрелище: он как раз гостил тут, внезапно прельстившись красотой Северной Пальмиры. Возмущение, плавно переходящее в брезгливость.

— Это мой кровный сын Ролан. Моя старая знакомая Селена…Селина.

Вежливым стоит быть в любых обстоятельствах, не так ли?

К тому времени моя ноша уже выпала из моих ледяных объятий на мраморный пол вестибюля и утвердилась на слегка окоченевших ногах.

— Рада и польщена. Нет, в самом деле рада. Только в следующий раз я сюда лучше приеду верхом на панночке, как Хома Брут. С учетом местного колорита и погоды.

— Брут. Это Шекспир? — спросил Ролан.

— Нет, Николай Василич Гоголь, ваш соотечественник, причем в двойном размере. Вы ведь киевлянин по рождению и петербуржец по роду действий… Я что-то не так сказала?

Он фыркнул, уже не с тем накалом чувств, и удалился.

Слуг я отпустил еще вечером. Мы с Селиной расположились в креслах моего кабинета: роскошная мебель времен императрицы Фике, тяжеловесные занавеси от солнца и мороза, книги, кушетки, канапе, столики на паучьих ножках.

— Вина? Глинтвейна? Рому? Может быть, вуодки или горьилки?

— Упаси меня Боже, — с чувством произнесла она. — Вы что, меня загодя уморить желаете? Чаю. Зеленого. Желательно — «Жемчуг Дракона».

Я заварил его сам, в кобальтовом саксонском фарфоре с мечами, и поставил перед ней на стол, тихо злясь на весь мир и на Ролана в частности. Я мучился от невозможности что-то сказать, что-то предпринять самому, от густого запаха ее быстро оттаивающего тела. Заговорила, конечно, Селина, наклонив голову к чашке и любуясь рисунком:

— Ну, как вы уже поняли, тот ядовитый паучок, которого вы углядели с присущей вам зоркостью, разросся в целую плесень. Уверяют, что вполне операбельный и респектабельный канцер. Но — с ним или без него — невозможно далее жить, как я привыкла. Из-за него я стала крайне уязвимой: даже мой доверенный врач не берется контролировать мою безопасность и, скажем так, выживаемость. В клинике есть всякие врачи и самые разные процедуры.

— Вы хотите, чтобы я выполнил наш с вами уговор.

— Не так. Погодите, я доскажу. Но сначала напомните, какими глупостями я от вас отбояривалась.

— Вы привыкли видеть солнце, — стал я перечислять. — Вдыхать теплые дневные запахи. Есть еду. Любить сильных мужей. Не сумеете убить, потому что для вас на вашем пути добрые равны злым и злые — добрым.

— Спасибо, что напомнили. Так вот, я утаила главное. Есть нечто сомнительное в самой моей природе. Да.

Селина с легким стуком опустила чашку на столик.

— В то время как все люди живут вдоль, я живу как бы поперек. В пределах примерно семидесяти последних лет нашего века я проживаю десятки существований сразу. Даже больше. То есть, конечно (почему конечно, удивился я), за один прием я испытываю что-то одно, других линий практически не помню, но стоит переключиться — и вот я сама не похожа на себя прежнюю. Вообще-то говоря, эти мои биографии почти одинаковы: я то теряю дитя, то у меня сын, то дочка. Или один и тот же персонаж — мой названый брат, мой друг, мой жених. Я делаю политическую или научную карьеру, но обе связаны со знанием иностранных языков. Может быть, так у всех, просто мне удается нащупать зазоры, сквозь которые проникает лишняя информация. Сделать логическое ударение на одном, позже — на другом. Восстановить то, что происходит. Учиться на погрешностях, перебирать варианты в поисках решения. Искупать грехи, быть может.

— В жизни всегда есть место мистике, — пробормотал я.

— Чему вы — вечно живой пример. То бишь немертвый.

— Я — да, но насчет себя вы…

— Дай-то Бог, если ошибаюсь.

— Невероятно.

— Оборотни и призраки тоже не очень вероятны. Как и ведьмы из славного рода Мэйфейр, народные целители и экстрасенсы.

— И что нам с того?

— Так вы относитесь ко мне всерьез или нет?

Я пожал плечами.

— Допустим.

— Вся соль в том, что это делает ситуацию крайне опасной.

— Риск есть для обоих. Грегор всякий раз едва не умирал и чудом не останавливал сердце того, кто получал от него Темный Дар.

— Вы признавались мне, что для вас самое желанное в крови — то, что современное поколение называет информацией. Вы так уверены, что сумеете поглотить все мои жизни без вреда для себя?

Я, наконец, осмелился посмотреть ей в глаза. Они улыбались!

— Вы не о себе думаете.

— Ну.

— Так решаете вы или я?

— Я своё уже решила. Сегодня утром произошло кое-что. Не то чтоб я раньше боялась, не то чтобы сейчас захотела — только именно сегодня я могу делать что угодно, и это будет так… так, как предначертано. Мне повторили сказанное когда-то: «Бери всё, что оказывается на пути, и ни от чего не отрекайся». Вот. Но это не означает благополучия и безопасности ни для меня, ни для вас. Смотрите сами, Римус.

— Скажите «да».

— Да. Я беру то, что вы хотите мне вручить. Только одно условие: если что-то пойдет наперекос, невзирая на вашу древность и силу, — кончайте всё. Любым способом. Не берегите мою жизнь. Я и так не в убытке.

— Лучше мне вернуть вас назад. Врачи могут держать вас на морфине, кислороде…

— То-то мне радости.

— Вы могли бы бороться.

— Что я и делаю.

Селина поднялась с места, обхватила мою голову обеими руками, шепча:

— Нет позади ничего, только туманные дали. Всадники сна моего — мою душу с собою умчали.

Я высвободился, пытаясь одновременно возжечь и унять свою извечную похоть. Поискал несессер. Его отсутствие показалось мне мелким камешком в ботинке — наверное, Ролан присвоил, хотя нам двоим такие цацки обыкновенно без надобности. Разве что… зеркальце. Каким она меня увидела там, в больничной палате — белобрысая шевелюра, бледно-серые глаза, белые губы, лицо как мукой обсыпано. Площадной комедиант, испугаться можно, раньше она меня другим знавала, потому что сегодня я спешил. А сейчас не время исправлять. Не стоит наспех мешать ее кровь с кровью какой ни попало сволочи. Выдержу.

Я потушил верхний свет, оставив толстую восковую свечу в черном кованом подстаканнике. бережно вынул Селину из палатного одеяния и уложил на один из пухлых диванчиков. Нет, какая удача и какое счастье, что хворь не успела ее изглодать, а старость — коснуться. Но она стала почти невесомой. В распущенных по спине золотых волосах — роскошных, извитых, нисколько не хуже, чем у нашей Старшей! — целые пряди светлого серебра.

— Надо вырвать седые волоски и подстричь.