Все потерянные дочери - Паула Гальего

class="p">Магия покалывает в моих пальцах. Лёгкое покалывание, как напоминание, что силы пока не полностью ко мне вернулись.

Кто знает, сколько магии потребовалось, чтобы войти в царство Гауэко.

По спине пробегает дрожь — не от прикосновений Кириана, а иная. Как будто ледяной коготь прошёлся вдоль позвоночника, позвонок за позвонком.

Ева всё ещё не уходит.

— Корона вам нужна… для чего-то конкретного, или?..

Я вздыхаю и всё же поднимаюсь. Кириан бросает на меня вопросительный взгляд, но, кажется, уже догадывается, что я скажу.

— Подожди меня в гостиной. Я помогу тебе одеться.

— В гостиной? — фыркает она. — Уж извини, но мне как-то не хочется оставаться здесь и слушать…

— Ева, — перебиваю я.

Она делает ленивый жест свободной рукой и, не сказав больше ни слова, уходит, оставляя нас наедине.

Кириан проявляет редкую элегантность: он ничего не говорит о том, что мы только что потеряли. Лишь провожает меня взглядом, пока я обхожу кровать, наклоняюсь и беру одну из подушек.

— Как думаешь, это хорошие новости? — спрашивает он.

— Вполне возможно, правда? Эрея и Сулеги выиграли эту битву. Арлан говорил, что Нума поддержит нас, если все мы выступим против Львов. Думаю, момент настал.

Кириан кивает, задумчивый, и не задаёт вопросов, когда я наклоняюсь к нему, вытаскиваю из ножен на его бедре кинжал — и надрезаю бок подушки.

Оставив кинжал на кровати, я погружаю пальцы в подушку. Когда натыкаюсь на что-то холодное, сердце замирает, а затем начинает биться сильнее.

Осторожно тяну — и достаю тонкую цепочку с эгускилорэ.

Это был первый подарок от Кириана — после того, как ведьмы Лиобе пытались меня убить. В роли Лиры я должна была бы избавиться от него, но мне не хватило смелости. Я носила его до тех пор, пока меня не заставили надеть подвенечное платье для свадьбы с Эрисом.

Глаза Кириана расширяются от удивления, когда он видит подвеску, качающуюся в моих пальцах.

— Ты спрятала его.

— Думала, у меня будет время вернуться за ним, — шепчу и расстёгиваю застёжку, чтобы снова надеть.

Но как только серебро луны касается моей кожи, острая боль пронзает грудь. Инстинкт срабатывает быстрее разума — я хватаюсь за кулон и резко отдёргиваю, бросая его на кровать.

Кириан тут же подскакивает, рука на рукояти меча — готов защищать меня от любой опасности.

Мы оба смотрим на кулон, лежащий на простыне.

— Что случилось?

— Он… обжёг меня, — шепчу я, опуская взгляд и обнаруживая на коже след, отпечаток эгускилорэ.

Он берёт его осторожно, внимательно изучает. Но Кириану он не причиняет боли. Я делаю шаг ближе, он держит подвеску передо мной — я протягиваю палец, медленно, почти не дыша.

Стоит лишь дотронуться — я тут же отдёргиваю руку, зашипев от боли.

Кириан напрягается. Он понял. Я делаю резкий вдох.

Я вижу, как он смотрит на меня, на ожог на коже. Вижу, как он подбирает слова, решает, осмелится ли произнести их вслух. Потому я опережаю его.

— Когда я его носила, моя магия спала. Теперь всё изменилось.

Кириан кивает, принимая это шаткое объяснение, которое я ему предлагаю. Ни я сама не уверена, что оно звучит убедительно. Магия была во мне и раньше — когда я была Лирой, когда носила этот амулет. Я носила его, будучи собой — с этим телом, с этим лицом. Моя магия не изменилась… или не менялась — до сегодняшнего утра.

Я сжимаю губы.

— Теперь тебе придётся хранить его, — шепчу и пытаюсь улыбнуться — успокаивающе. — Я пойду помогу Еве.

Кириан снова кивает и убирает кулон в карман, а затем наклоняется и целует меня в щёку.

— Потом я тебе ещё раз покажу, насколько я благодарен, — шепчет он мне на ухо.

И по телу проходит сладкая дрожь — от головы до самых кончиков пальцев.

Ева ждёт в гостиной.

Она устроилась в кресле, закинув ноги на подлокотник. Ботинки испачканы землёй и грязью, платье небрежно наброшено сверху и почти полностью её укрывает.

Я не надела ничего поверх, потому что так проще — если я сама всё сделаю. Я киваю Еве:

— Давай. Помоги мне.

Ева провожает взглядом Кириана, который выходит из спальни следом за мной и направляется по коридору к парадной двери.

Но даже когда он уходит, она не двигается.

— Я думала, мы торопимся, — шиплю я.

Ева смотрит пристально. В её взгляде больше нет веселья.

— Что ты сделала, Одетт?

Она бросает платье на пол и встаёт, не сводя с меня взгляда, полный напряжения.

Я поднимаю подбородок:

— То, что должна была, чтобы спасти его.

— И что же ты должна была сделать? — в её голосе натянутая нота.

Между нами воцаряется молчание. Оно повисает в воздухе, обвивает нас обеих, становится тяжёлым, душным — и я не выдерживаю. Подхожу к платью, поднимаю его, надеваю.

— Одетт, — тихо зовёт Ева, серьёзно. — Он был мёртв. Его лёгкие не дышали, сердце не билось… Я видела его тело, когда Нирида вызвала лекарей, чтобы те убедились — шансов нет.

— А шанс был, — отвечаю я.

Её глаза прищуриваются:

— Это очевидно.

Она видит, как я не отвечаю, как молча поправляю ткань, разворачиваюсь к ней, давая понять, что пора затянуть корсет. Её пальцы дёргают за шнурки — совсем не с той нежностью, с какой их развязывал Кириан.

— Ты не собираешься мне рассказать?

В её голосе — упрёк. Но и нечто другое. Тон, которого я не ожидала услышать. Ева всегда была моей соперницей, девочкой, у которой я должна была отобрать честь, славу. От этого зависела моя жизнь — её поражение.

Я поворачиваюсь, хотя платье ещё не затянуто до конца.

— Я не знаю, как я это сделала. Знаю только, что была цена — и я была готова заплатить её.

— Какая цена? — недоверчиво спрашивает она.

Я отвечаю ей улыбкой.

Ева вздыхает. Но её лицо снова напрягается.

— Как думаешь… я бы могла… — Она не заканчивает. Проглатывает слова, саму возможность.

Она думает об Амите. О том Вороне, которого заставили убить. О том, за маской которого скрывалась её любимая.

— Нет, — говорю я мягко. — Прости. Душа Кириана ещё не перешла на ту сторону.

А Амита мертва уже много месяцев.

Эта правда повисает, между нами, невысказанная, но ощутимая. Ева закрывает глаза. В её взгляде, когда она открывает их, плещется такая глубина боли, что её не измерить.

Но когда она снова смотрит на меня — в этих глазах уже пылает прежний огонь.

— Надеюсь, оно того стоило, пташка, — шепчет она, собранная и прямая, и разворачивает меня, чтобы