Наследница старой башни - Полина Ром

никуда не уйдет, а торопиться мне, признаться, некуда, дорогая моя сестрица.

Глава 6

-- Что-то больно ты резва для умирающей… – прилетело мне в спину.

-- А мне терять нечего, – спокойно ответила я и улеглась, накрываясь одеялом.

Судя по всему, есть у нее ко мне какое-то дело. Хотела она взять нахрапом, но не получилось. Пусть теперь думает, как изложить. А я поторгуюсь. В лихие девяностые чему только не пришлось научиться: справлюсь. Главное, меньше говорить, больше слушать.

Блондинка оказалась весьма крепким соперником: не просто наглая, хитрая и беспринципная, но еще и быстро соображающая.

-- Ла-а-адно… -- протянула она, на мгновение замолчала, задумавшись, а потом решительно отправилась к столу и подтащила стул к кровати так, чтобы, сев, видеть мое лицо.

-- Я хочу, чтобы ты забрала с собой эту тварь, – спокойно заявила она.

Ого! Хотела бы я еще знать, кто она – эта самая тварь? О ком говорит девица? Разумеется, я никак не могла ее воспринимать как настоящую сестру, но если здесь мы родственники, может быть, она говорит о нашей матери? Или о третьей сестре? Как бы понять-то? И отвечать ведь что-то нужно, я не могу до бесконечности делать вид, что размышляю! Я сделала лицо пожестче, уж насколько смогла, и ответила вопросом:

-- Что я за это буду иметь?

-- Смотри-ка, как ты заговорила! – как бы даже восхитилась она. – Стоило мужа схоронить, как ты по-другому запела? Что ж, ладно… Ты получишь на руки ее приданое сразу и полностью, – и она испытующе уставилась на меня.

Господи, о чем, точнее, о ком речь-то идет?! Раз приданое, точно не о матери. Или все же о ней? Блондинке лет девятнадцать-двадцать, я, мне кажется, еще моложе. Значит ранние роды тут норма. Матери нашей вполне может быть лет тридцать пять-тридцать семь. Только почему она тварь? Или у этой девицы все, кто идет против – твари по определению?

-- И все? – я отвернулась к стене, показывая полную незаинтересованность и пробормотала: -- Ступай, я хочу спать. Мне лекарь покой прописал.

Возможно, она и хотела бы продолжить беседу, но тут возвратилась Леста.

-- Выйди вон! – рявкнула сестрица на служанку.

Как же она быстро злиться начинает. Это, пожалуй, даже хорошо: при нужде проще вывести из себя будет. Я подскочила на кровати и велела:

-- Леста, останься! У меня есть для тебя поручение. Подойди сюда.

Сестра вынуждена была покинуть комнату. Ей явно нужна была беседа наедине. Никаких поручений для служанки у меня не было, разумеется, но я попросила ее просто посидеть со мной.

-- Тоскливо слишком лежать целыми днями. Тут хоть с тобой поговорю – все время быстрее протечет.

-- От и ладно, я туточки вязать устроюсь.

Она действительно взяла корзинку с клубками и села на стул у кровати. Небольшая пауза сменилась вопросом:

-- Что сестрица-то от вас хотела?

Я, аккуратно подбирая слова, ответила:

-- Заявила мне: «Я хочу, чтобы ты забрала с собой эту тварь.». Так и сказала, слово в слово, – я специально говорила ровным голосом, не придавая выражению никакой эмоциональной окраски. Я понятия не имела, как прежняя владелица тела относилась к пресловутой «твари». И заодно, как бы давала Лесте право высказаться, чем она немедленно и воспользовалась:

-- Ишь ты, какая! – вспыхнула служанка. – Оно, конечно… В приличном доме незаконную держать – оно не больно-то… Но ить и рассудить по справедливости: чем дите-то виновато?! – она потупилась, явно не решаясь продолжать.

О как! Выходит, сестрицы говорила не о матери или другой родственнице. Выходит, есть какой-то незаконнорожденный ребенок. Кстати, почему это Леста замолчала? Моя предшественница не любила этого ребенка? Да, кстати, уж раз и сестра, и Леста говорят «она», значит, ребенок девочка. Так, надо продолжать говорить и выводить на беседу служанку.

-- Девочка еще мала, – я произношу это максимально нейтральным тоном. Может быть, Леста скажет еще что-то?

-- Ой, совсем дитя еще! Ей пять-то ажно осенью только ить будет-то. Жалко её. Как барон-то помер, да эти вот, – она неодобрительно косится в сторону дверей, – понаехали, так её на кухню и сослали. А ить это не дело совсем, у печей да на сквозняках! Конечно, барон-то ваш покойный не дело сотворил, что сюдой ее принес, но ить он ей отец, вот и пожалел сиротку, – торопливо добавляет она, как бы извиняясь передо мной. – Да и то сказать: в своем праве он был, хоть и не дело затеял. Ить и до вас она никак не касалась. Он ей няньку нанял. А эта-то первым делом старую Нору со двора согнала…

Ну вот, кое-что становится понятнее. Девочка – бастард моего мужа. Росла с нянькой при доме отца. Сейчас сестрица няньку выгнала, девочку сослала на кухню, а мне предлагает взять ее к себе. Думаю, если бы она могла, она бы и девочку выгнала. Значит, как-то права ее защищены. Скорее всего, в документах, может быть, в завещании. И сестрица вела речь о приданом. Значит, точно, защитил ее отец. Остается решить: мне-то самой это нужно? Судя по всему, я после оглашения завещания и сама мгновенно превращусь в приживалку.

И потом… Я прекрасно помню историю троюродной сестры, Ольги. Она в девяностых выскочила замуж за какого-то братка и прожила с ним года четыре. А когда того свои же закопали, оформила опеку над его сыном. Сама она почему-то не могла родить, а этого-то с детства знала. Мальчишке тогда было лет одиннадцать-двенадцать, что ли.

Отношения я с ней не поддерживала – слишком дальняя родня. И виделись-то только на каких-то общих свадьбах-похоронах, раз в год-два, не чаще. Но от других слухи доходили: и на учете он стоял, и штрафы она выплачивала. И курить он начал лет