Ольга Смирнова - Намеренное зло

Лера еще минут пять выслушивала мамины намеки на свадьбу, плавно переходящие в посулы и угрозы, сетования на недостаточно оперативную доставку реактивов из города в деревню даже при стопроцентной предоплате, а потом, вежливо поблагодарив за все, повесила трубку. Двадцать пятый — если мамуля ничего не перепутала с датами — день рождения ознаменовал собой очередную веху в ее непутевой жизни, и нет никакой гарантии, что она, Элеонора, протянет до дня рождения двадцать шестого. Что же касается Евгении Павловны, то можно было лишь удивляться пылу, с которым она пристраивала дочь замуж, да только в этой истории, тянущейся уже — страшно подумать! — десять лет, все было неправильно. Все было странно, через голову и не как обычно.

Аккуратно положив телефон на полочку под зеркалом над раковиной, хотя очень сильно хотелось швырнуть его в стену, Лера задумалась. Надежда в ней боролась с предчувствием беды. «Может, он забыл? — спрашивала она у самой себя. — Бывает же такое. Возраст, память, маразмы старческие… Или надобность отпала, а меня никто не преследует, потому что… ну почему-нибудь. Не важно. Или уже свадебное платье готовить? Или еще рано панику наводить? Может, обойдется? Может, само собой решится?»

В здании школы волшебников было тихо и спокойно. Лето, пора каникул, и ни один ученик в здравом уме здесь до начала учебного года не появится. Большинство учителей следовали этому благому примеру, и потому в длинных коридорах летними знойными деньками было пусто и гулко. И божественно прохладно. Матвей сидел на своем рабочем месте — в школьной библиотеке — и вот уже который день подряд оценивал состояние учебников. Какие еще поживут, а какие латать придется. Пытливые детские умы вкупе с неуемной фантазией быстро приводили в негодность имеющиеся в библиотеке книги. Не было в жизни Матвея большей загадки, чем то, как можно умудриться нарисовать чернилами усы маститому ученому, портрет которого напечатан на страницах одной из книг, когда она, эта книга, от подобных происшествий заговорена? И ведь далеко не единичный случай!

Вот и просматривал Матвей вручную горы учебников. Дело нудное, пыльное, никаким особым смыслом не отличающееся и более подходящее старичку какому, что отжил свое, а не молодому, в расцвете сил и умений волшебнику. Разумеется, можно, да и нужно было бы воспользоваться заклинанием и резко сократить часы работы и количество приложенных усилий, но… на дворе, как уже упоминалось ранее, стояло лето, и спешить было решительно некуда. Это раз.

Бездарно и бесполезно протирать штаны на стуле не хотелось совершенно. Все остальное было мало-мальски переделано, а маяться без работы — увольте. Это два. И потом, волшебник Матвей не то чтобы свое волшебство не любил, но несколько его опасался. Ведь сотворить заклинание — это не стакан воды выпить. Это надо слова знать, уметь их с правильной интонацией произносить, а иначе велика вероятность таких дел наворотить, что потом ни один Высший не исправит. Мама с детства приучила Матвея к осторожности, которая незаметно трансформировалась в боязнь всего на свете. И в последнее время Матвей практически перестал обращаться к собственному волшебству, резонно предполагая, что не стоит лишний раз рисковать.

Коллега по работе, Елена Александровна (даже в мыслях Матвей не позволял себе опускать её громоздкое отчество) была единственной, с кем Матвей сохранял некое подобие дружеских отношений. Но она ушла в отпуск еще месяц назад, сразу, как закончился учебный год. Это три.

Вот потому-то и перелистывал он неспешно страницы, пробегал глазами тексты, проглядывал картинки в поисках дефектов, которые нужно будет устранить. Была уже половина пятого вечера. Пора бы домой собираться, но этого ему хотелось не больше, чем маяться бездельем.

«Мама должна прийти через полчаса, — подумал Матвей машинально, бросив взгляд на часы. И вдруг застыл. — Не помню, помыл ли я посуду перед уходом. Помыл? Или не помыл? Если не помыл, она расстроится». Чистота — на кухне, в спальне, в доме вообще, в ухоженном садике — была пунктиком (маленьким, не признаваемым, но тщательно культивируемым) его матери, и как следствие, его самого. И если для какой-нибудь другой, не такой замечательной матери грязная тарелка, в спешке оставленная в раковине с утра, символизировала грязную тарелку и ничего больше, то для его матери это означало совершеннейшее пренебрежение ее усилиями по превращению Матвея в выдающегося волшебника, идеального сына и примерного гражданина.

Последнее соображение заставило Матвея отложить учебники. Хорошенько прочихавшись, волшебник вытер нос огромным сине-белым платком, который после затолкал в карман рубашки, и засобираться в путь. Благо до дома было недалеко и за оставшиеся до прихода матери двадцать минут можно было еще и пропылесосить успеть, и пыль протереть.

Застегнув на все пуговицы пиджак, он ринулся на выход. В дверях библиотеки ему не повезло натолкнуться на уборщицу.

— Уже уходите? — прокаркала она.

Дверь Матвей открыл широким жестом и дёрнулся наружу, слишком поздно заметив женщину, и заметался вправо-влево, пытаясь то ли обойти неожиданное препятствие, то ли галантно дорогу этому препятствию уступить. Уборщица стояла на одном месте и пристально — слишком пристально, как показалось Матвею — наблюдала за его хаотичными телодвижениями. Тогда Матвей окончательно растерялся и замер. Женщина хмыкнула, отступила в сторону, освобождая волшебнику путь, и повторила: — Уходите, говорю?

— Да, да. До свидания. — Опустив глаза, Матвей шмыгнул мимо и был таков.

— Давно пора, — пробурчала она ему вслед. — Все по домам разбрелись, один этот все кукует, полы вымыть невозможно. А коли при нем — так опять натопчет, перемывай потом.

Но Матвей старческого брюзжания уже не слышал, занятый мыслями о том, что надо еще хлеба по дороге купить, а это крюк делать до магазина. И без хлеба прийти нельзя — мать расстроится. Но немытая — гипотетически — посуда! Как быть? Как успеть? А если в магазине очередь? Эдак он протолкается все полчаса, пока народ рассосется.

Матвей стремительно шел по улице, крепко сжимая в руках потрепанный портфель, и размышлял, как быть, а в голове его, словно аккомпанируя этим метаниям, назойливой мухой крутились строчки из услышанной когда-то и, казалось бы, давным-давно забытой песни. Это были даже не точные слова, а отрывочные воспоминания; что-то о взаимосвязи чувства вины и сумасшествия; автор песни утверждал, что если появилось первое, то следом придет и второе. Никогда волшебник музыкой не увлекался, а уж песнями в особенности, потому как даже тихо звучащие, они раздражали до безумия, не давая сосредоточиться. Проще говоря, он мог либо слушать музыку, либо заниматься каким-нибудь делом — сочетать не выходило. Но то ли что-то мельком увиденное натолкнуло, то ли услышал нечто похожее по дороге, и прилипли эти слова к нему как банный лист… Вслед песне Матвей с несвойственным ему сарказмом сделал вывод, что если ей, этой песне, верить, то он сошел с ума, едва появившись на свет, а вся дальнейшая жизнь — извилистый путь в психиатрическую клинику.