Истинные (не) изменяют в марте - Мария Самтенко

Вы вносите залог, устраиваете меня руководить кошачьим приютом, но… все равно не можете оставить меня в покое. Как дядя Реналя вы делаете все, чтобы держать меня подальше от себя. Но при этом надеваете маску, танцуете со мной на балу, покупаете мне платья, улыбаетесь… даже целуете.

– Это же вы меня поцеловали.

И снова – почти улыбка. Сегодня у нас, кажется, день рекордов. Прошлый рекорд, как я помню, был, когда судья лежал у меня в приюте с воспалением легких и температурой под сорок.

Но сейчас это даже хорошо.

– Я, но вы не сопротивлялись, так что не суть. Это не столь важно. Только не пойму одного. Зачем вам понадобился этот спектакль с маской? Чтобы…

Мне хочется сказать «чтобы разбить мне сердце», вот только произнести это вслух оказывается слишком сложно…

… и не нужно.

Потому, что до этого момента моривилльский судья справлялся с такой задачей и без перевоплощения в таинственного незнакомца.

И я понятия не имею, как об этом сказать.

– Господин Гейден…

– Без доказательств это все домыслы, госпожа Марианна. Но, если предположить… опять же, гипотетически. Знаете, в формате домыслов. Если бы я действительно делал все, что вы перечислили, то только ради того, чтобы не сойти с ума от желания быть с вами и невозможности этого добиться. Из-за того, что вы – какая ирония! – по уши влюблены в моего непутевого племянника и даже намерены играть с ним свадьбу. Даже после измены и публичного позора! Мне не стоило даже мечтать, что вы – гипотетически! – полюбите меня так же сильно.

– Моя… что?! Свадьба, да еще и с Реналем? – у меня перехватывает дыхание. – Да я его на порог не пущу! Да я… я клянусь! Я не доверю вашему племяннику даже выносить кошачьи лотки!..

Странно: я оправдываюсь так, словно меня опять обвиняют в измене. Или словно я снова в суде, и от того, что я скажу, может зависеть мой приговор.

А сказанное ледяным тоном «полюбите меня» может быть не только обвинением, но и признанием.

– Вы так уверены, надо же, – после секундной паузы качает головой судья. – А ведь вчера вечером Реналь попросил у меня денег на вашу повторную свадьбу. Сказал, что свалял дурака, обидев вас, но потом извинился. Что вчера, на балу, попросил вашей руки, и вы согласились.

Я чуть не падаю со стула от таких новостей! Да, я планировала напугать Реналя, рассчитывая, что он наделает глупостей или вовсе сбежит из Моривилля. Но то, что он впутает дядю, мне и в голову не приходило.

Хотя, может, и стоило об этом подумать – ну, в тот момент, когда бывший жених положил мне руку на талию при судье.

Скотина. Реналь – скотина, а я – идиотка. И Гейден Аурус, кажется, ушел от меня недалеко. Поверить в такую чушь!..

– Да, у меня был разговор с Реналем, но мы обсуждали суды и Виолетту, а не нашу свадьбу! Об этом не может быть и речи! И вы… вы что, правда дали ему денег?

– Разумеется.

Глава 58

На губах судьи снова вспыхивает усмешка. На этот раз – горькая.

А в следующую секунду он берет со стола какой-то документ и молча протягивает мне.

Растерянно беру листок и пробегаюсь глазами:

– Прошение… о переводе из Моривилля? «Ввиду личных обстоятельств»… «назначить судьей в Ризен-Гарот или в Берен»?... но вы ведь… вы ведь не собираетесь… почему вы так легко поверили Реналю?

Гейден смотрит на меня и ничего не отвечает – и я не могу думать ни о чем другом. В горле стоит ком. В самом деле, он ведь судья, а я – обвиняемая в мошенничестве, так что хуже пары и не придумаешь. И даже если избавиться от этого вздорного обвинения, я остаюсь незавидной невестой – без денег, без образования, без положения в обществе Моривилля.

Даже если этот человек и чувствует что-то ко мне, ему гораздо проще, удобнее отмахнутся от этих чувств. Сделать вид, что ничего не происходит. Уехать.

И мне, наверно, тоже надо смириться и…

Я вскакиваю со стула и бросаю лист обратно на стол:

– Вы просто хотели в это поверить, правда? Так уезжайте! Можете сразу после завтрашнего суда! Так ведь гораздо проще, не так ли! Уехать! Вот и отлично! Мне не придется самой перевозить двадцать кошек, только чтобы не оставаться с вами в одном городе!..

Да, я кричу, кричу на судью, и с каждым моим словом он все больше и больше напоминает жертву некромантии.

– Простите, – спохватываюсь, заметив, что в лице Гейдена Ауруса не осталось ни кровинки. – Я… я не хотела…

Отворачиваюсь, чтобы он не увидел моих слез, и торопливо иду к выходу. Прочь отсюда! Это был самый последний визит в этот кабинет, больше не нужно! Я же в самом деле, не Аноним! И я не собираюсь…

… слышу скрип кресла, шаги, быстрые, легкие…

А потом сильные руки обхватывают мои плечи, и чуть охрипший голос шепчет мне в волосы:

– Мысль о том, что вы можете все-таки выйти за него замуж, была для меня невыносимой.

Всхлипываю, пытаясь вырваться из объятий, но судья не собирается меня отпускать. Только прижимает ближе к себе, обнимая и успокаивая, и рассказывает – так, словно это не то признание, не то исповедь:

– Марианна, вы… как восхитительно пахла ваша кожа, еще с самого первого дня. Но я не мог позволить себе приблизиться к вам, вы же были невестой моего племянника. Старался держаться подальше, избегать вас. Даже не разговаривать, чтобы не поставить вас в неудобное положение. Сорвался всего один раз, подумал, что один танец ничего не значит, – его голос снова стихает до шепота. – И это было… было чудесно. Но когда я понял, что Реналь использовал мою минутную слабость, чтобы обвинить вас в неверности… я не мог этого позволить. Только не вы. Я же знал, что вы его любите.

Он замолкает, а потом я чувствую, как прохладные губы касаются моего виска, бережно целуют закрытые глаза. Собирают слезы с ресниц.

А потом Гейден Аурус чуть-чуть отстраняется и снова шепчет, пропуская сквозь пальцы мои волосы:

– Я, кажется, слишком увлекся этой игрой в мецената. Вы даже начали подозревать в этом Натаниэля, пришлось поговорить с ним. Но остановиться уже не мог. Потом тот март… помню,