Эльфийская погибель (СИ) - Рау Александра

Я упал в кресло. Дыхание капитана становилось размеренным и ровным, а слова начинали слипаться в одно; сон цепкими лапами цеплялся за него, пытаясь утащить как можно скорее. Я открыл рот, чтобы спросить, как мне найти пленника, но не успел произнести и звука, как в ответ прозвучало сопение. Позвав служанку, чтобы капитана раздели, я отправился искать ответ самостоятельно.

Разумеется, он находился в темнице, что, как паучья сеть, простиралась в подземельях замка. Но где именно? Я никогда не бывал в тюрьмах прежде. Пустят ли меня туда, если я прикроюсь праздным интересом и ненавистью к завистливому старику, погубившему великого короля?

Вход никто не охранял. Пахло сыростью и её близкой подругой — плесенью, — что так любовно уживались вместе. Холодный воздух встретил открывшуюся дверь порывом сквозняка, и я невольно поежился. Пройдя три поворота, я наконец набрел на первый освещенный участок; тело само потянуло к факелам, уже успев истосковаться по теплу.

— Господин, — прогремел голос дремлющего на хлипком стуле стражника. Он вскочил, устремив пику в потолок и оглушив звоном доспехов. — По какому делу?

— Я слышал, вы схватили отравителя короля, — заискивающе прошептал я. — Разрешите взглянуть?

— С какой целью?

Ненавистный вопрос.

— Как благодарный гость короны, — слегка поклонился я. — Я бы хотел взглянуть в глаза того, кто решил Грею справедливейшего из правителей, и убедиться, что его грязные руки не доберутся боле ни до одного честного человека. Разве такие люди не заслуживают общественного порицания?

— Ещё какого! — захохотал стражник, слегка покраснев. Мои речи порой и меня вгоняли в краску; но не по той же причине. — Вас проводить?

— Полагаю, справлюсь сам.

— В конце коридора, — указал он на проход к длинной череде железных клеток. — В самом конце, чтобы, даже если захочет сбежать, по пути переломал ноги.

Я учтиво кивнул и снял со стены один из факелов; потерявшая от холода гибкость рука приятно загудела. Земля ухабистая, с торчащими из нее корягами и камнями; без толстой подошвы и должного внимания бежать по ней действительно опасно. Коридор был узким, так, чтобы, стоя в середине, стражник без усилий мог дотянуться до камер как по правую, так и по левую сторону. Все клетки до единой были заняты, некоторые — заполнены сверх меры.

Живя рядом с Греей и в самом её сердце, я нечасто слышал о разбойниках, ворах и хулиганах, но сейчас на меня умоляюще смотрели десятки лиц, тянущихся к теплому свету огня. Кто-то из них давно ждал приговора: кожа поражена проказой, от одежды остались жалкие лохмотья, просвечивали кости, демонстрируя последствия постоянного голода и обезвоживания. Кто-то ещё не освоился и под неодобрительные взгляды старожилов пытался запугать абсолютно безразличных стражников своими связями во дворце. Их было недостаточно, чтобы обращать внимание на все беспорядки, устраиваемые заключенными, и потому они попросту не обращали его ни на что, занятые разговорами друг с другом, игрой в кости или дневным сном.

У камеры убийцы короля было пусто; даже к такому важному заключенному не проявляли никакого интереса. Впрочем, его в самом деле незачем было охранять. Произнеся слово “старик”, капитан ни капли не преувеличил. Казалось, он еле находил силы, чтобы передвигаться, а если и совершал движение, то сопровождал его громким кряхтением.

— И чем же ты занимался на кухне? — вырвалось у меня.

— Тестом, — ответил он, ничуть не удивившись. — Пек пироги для всех детей Эдды и Эдвульфа!

Он произнес это с гордостью, будто был единственным, кто остался в замке с тех пор. Имена родителей короля Эвеарда впервые коснулись моих ушей, хоть я и видел многочисленные упоминания их персон в родовых книгах Греи. Эдвульф и его жена Эдда не были знамениты ни боевыми походами, ни выдающимся развитием города, ни развитием торговли; они слыли добрыми, но несчастными людьми. У них было двенадцать детей, и почти все умерли в возрасте до трех лет от страшных болезней, которые были с ними либо с рождения, либо приставали недолгим после. До отрочества дожили лишь трое: Эвеард, его старший брат Адриан и младшая сестра Агнесс. Традиция потомков Уинфреда давать детям имена на букву “э” началась именно с него, но, по какой-то причине, не считая будущего короля Греи, все дети Эдды и Эдвульфа явились живой демонстрацией их протеста. Суеверная толпа была уверена, что своим неуважением к традициям королевская чета разгневала богов, и потому те забрали их детей себе, однако причина, вероятнее всего, была в родственной связи супругов.

Влюбленные были кузенами. Их не поженили бы, если бы не округлившийся живот юной Эдды, на коленях молившей прощения у отца. Они приняли гнев богов с достоинством, и были счастливы хотя бы потому, что их первенец Адриан рос здоровым и смышленым, а Эвеард — достойной ему сменой. После смерти короля Эдвульфа Адриан отказался от престола, предпочтя славе правителя славу воинскую, и Эвеард взошел на престол. Его таинственная любовь и рождение Минервы не сыграли на руку молодому королю, заметно испортив его облик в глазах народа; скрытный король — это неизвестность, а неизвестность — это страх. Через месяц совет уже представил Эвеарда новой невесте — Ровене из династии Кастелло, что приходилась троюродной племянницей его матери, — и так ещё один король Греи женился на своей кузине. К счастью, их гнев богов не коснулся.

Агнесса стала жрицей, отказавшись от благ происхождения, и её местоположение никому неизвестно. Адриан погиб в бою за месяц до рождения младшей дочери Эвеарда; в его честь, хоть и с некоторыми изменениями в порядке букв, она и была названа.

— Я ничего не подмешивал королю, — всхлипывал заключенный, забившись в дальний угол камеры. — Я бы… Я бы никогда…

— Но вы признались

— Вы бы тоже признались.

Я на мгновение представил, сколько давления свалилось на бедного старика: куча стражи, мечи, пики, злые взгляды, кандалы, крики. Беспомощный слуга, чья правда весила как перо против железного слова Минервы.

— Мне и так осталось недолго, — вздохнул он. — Боги знают, кто лжёт, а кто честен.

— И примут, оценив по делам, а не словам.

Старик взглянул на меня устало, но с лёгкой улыбкой; он понимал, что так не говорят с тем, в чью вину беспрекословно верят. Я должен был плевать в него и осыпать проклятиями, желая самых страшных мук до смерти и после неё, но мне незачем играть, если никто не смотрит. Казалось, он со своей участью смирился; осталось смириться и нам.

Утром капитан Фалхолт силой вытащил меня из постели, ничего не объясняя; впрочем, это было и не нужно. Я прекрасно понимал, что за событие могло проводиться на городской площади, имея в зрителях толпу заспанных горожан и первые лучи солнца.

— Сохраняя верность короне, я объявляю смертный приговор человеку, посмевшему считать себя главнее богов и вершить судьбы, — постоянно прочищая горло, вещал капитан. Ложь стояла поперек горла. — От имени королевства мы наказываем его тело, чтобы душу его могли наказать боги.

Капитан сделал два шага назад; бывалая толпа поступила так же. Старика вывели на помост и заставили опуститься на колени. Его голова лежала на плахе, но он был расслаблен и не пытался вырваться. Ему не дали права сказать последние слова — хотя я уверен, что он бы и не нашел подходящих слов, — и исполинский топор стальным поцелуем проскользнул по его хрупкой шее. Капля крови долетела и до меня, обосновавшись в сантиметре над бровью.

Толпа ликовала: Грея вновь заживет спокойно и счастливо, ведь преступник найден, а это значит, что чести и жизни короны больше ничего не грозило. Толпа верила, что павшая на Грею тень уйдет, и крадущееся из-за горизонта солнце — прямое тому доказательство. Однако каждая тень обязана своим рождением свету, и пока в мире существовал хоть луч — существовал и его темный, всепоглощающий брат.

Поручения Минервы кончились в ту же секунду, когда древо помоста окрасилось кровью. Оставшись без работы, что занимала весь его разум в последние дни, капитан бесцельно слонялся по замку, пока не встретил такого же задушенного сомнениями меня. Единогласным решением было утопить мысли в жидком золоте медового эля.