Месть за моего врага - Алексин Фолмут Фэролл

ты и я. Это мы. Потому что ты можешь, я знаю, что можешь. И потому что, — он убрал руку и аккуратно коснулся её подбородка, — я знаю, ты хочешь этого.

Она сидела неподвижно, не приближаясь к нему.

— Я едва ли могу что-то чувствовать к тебе, не имея сердца, — прокомментировала она. — Если ты рассчитываешь, что мои чувства к тебе убедят меня, ты поступаешь неразумно.

— Маша, — прошептал он, покачав головой. — Даже ты знаешь, что это ложь.

Его пальцы легли на шрам, где когда-то билось её сердце.

— Каждая частичка твоего тела и души помнит, каково это — любить меня, правда? С сердцем или без него. Я знаю, потому что сам это чувствую, — мягко продолжил он. — Иногда я просыпаюсь и понимаю, что создан для того, чтобы просыпаться рядом с тобой. Иногда я чувствую аромат твоих духов в дуновении ветерка и удивляюсь, как это возможно, что я до сих пор так хорошо знаю твой запах. Иногда я просыпаюсь с ощущением твоего вкуса на губах, — сказал он, протягивая к ней руки, — и я знаю, Маша, единственная причина, по которой ты отдала мне своё сердце, заключалась в том, что оно никогда не будет принадлежать никому другому. И мы оба никогда не смогли бы об этом забыть.

Он замолчал, заметив, что ее дыхание стало прерывистым от его прикосновения.

— Ты отдала мне своё сердце, Марья Антонова, — прошептал он, — и я сохраню его до конца своей жизни. — Дмитрий взял её за руку, аккуратно положив её ладонь себе на грудь, словно давая обет. — Я буду беречь его, — поклялся он, — а в обмен ты будешь владеть моим, навсегда. До тех пор, пока кто-нибудь не вырежет его из моей чёртовой груди.

Она ничего не сказала, только смотрела на него снизу вверх. Рассматривая его, а он, в свою очередь, рассматривал ее.

— Твои волосы снова отросли, — пробормотал он. — Почти как тогда, когда ты любила меня.

Лишь теперь Марья шевельнулась. Она выдохнула, убрала его руки и отвернулась.

— Дима, — произнесла она, не глядя на него, — я никогда не переставала любить тебя.

Он придвинулся ближе, его рука мягко легла ей на талию. Она не оттолкнула его. Он притянул её ближе, прижимая ее бедра к своим.

— И? — спросил он, и она повернулась к нему, подняв взгляд.

— Я никогда не перестану, — сказала она.

Это не было тихим признанием. Не было нежным шёпотом в темноте. Это была истина — прямая, обнажённая. И Марья не выглядела уязвимой, произнося её. Напротив, она носила свою любовь как щит, как броню. И это разрывало его. За то, что она значила для него. За то, чем они могли бы быть.

Она выбрала это платье, выбрала это место, выбрала прийти сюда, к нему, зная, что он коснётся её, что они проведут часть этой ночи вместе. Она не боялась. Она не боялась его, не боялась своей любви, не боялась ничего.

И поэтому он её поцеловал.

Его губы прижались к её, чтобы показать, что он был силён ради неё, потому что мог быть слабым. Потому что она хотела, чтобы он любил её. И он будет любить ее, без страха, до конца своих дней. До тех пор, пока его сердце будет биться рядом с ее сердцем.

На этот раз он не лежал полумертвый в своей постели. Он притянул её ближе и перевернул под себя, его руки обвили её запястья, а её тёмные локоны рассыпались по его простыням.

— Правда ли, что Стас мёртв? — спросил он.

Марья кивнула, не отводя взгляда от его лица.

Он обдумывал, как лучше задать следующий вопрос.

— Ты всё ещё… — начал он, но она перебила его.

— Я любила его, — сказала Марья без эмоций. Дмитрий вздрогнул. — Я не буду притворяться, что это не так. Но я любила его, потому что эта любовь сделала меня сильнее, а не слабее.

— А наша любовь? — спросил Дмитрий, его дыхание участилось. — Что с нашей любовью?

Она смотрела на него, словно изучала каждый изгиб его лица.

— Я сожгу весь мир ради нашей любви, Дима, — ответила она. — Так что, может быть, я помогу тебе. А может, и нет. Не говори мне, что ты задумал, — предупредила она. — И позволь мне сохранить свои секреты. Дай мне ничто. Откажи мне во всём.

— Во всем? — эхом повторил он, освободив одну руку, чтобы скользнуть под её платье. Она едва улыбнулась.

— Это ничто, — сказала она, хотя подняла ногу, обвивая его бедро. — Не так ли?

Он провёл рукой по её волосам, наматывая пряди на пальцы, пока она не зашипела сквозь зубы.

— Маша, — предостерёг он. — Мы никогда не были «ничем».

— Может, и нет, — согласилась она, поднимая бёдра навстречу ему. — Но это самое меньшее из того, чем мы были, верно?

Верно.

Он снова потянул за волосы, обнажая ее шею, и провёл губами по коже. Она издала низкий, хриплый вздох, а затем резко толкнула его на спину, прижав его плечи к матрасу.

— Мне не нравится быть так близко к тебе, — сказала она, проводя ногтем по его горлу. Её рука остановилась чуть выше флакона на шнурке, который он носил у себя на шее. — Я чувствую, как оно бьётся. Словно фантомная конечность.

— Ты хочешь его вернуть? — спросил он, его голос был едва слышен, пока её руки скользили под его рубашку.

— Нет, — ответила она, опускаясь ниже и проводя губами по его челюсти, шее, груди. — Ты обещал, что ничего с ним не случится, Дима. Теперь ты его хранитель.

Он закрыл глаза, дрожа, когда она расстегнула его ремень.

— Что ещё ты можешь чувствовать, Маша? — спросил он, открыв глаза. Она смотрела на него сверху вниз, жестокая, торжествующая и безжалостно прекрасная. Она была всем, что он когда-либо любил. Его солнцем, луной и звёздами.

Она была воплощением его фантазии, и она выбрала его.

— Давай узнаем, Дима, хорошо? — Марья поманила его за собой, а затем просунула руки под ткань, и ее сердце бешено забилось во флаконе у него на груди, заставляя его содрогнуться.

IV. 15

(Старые души, старые солдаты)

Иван медленно потягивал свой напиток, размышляя о слишком многих вещах одновременно.

Марья и Дмитрий.

Саша и Лев.

Ненависть и любовь, подумал он, на самом деле не так уж и отличаются. Ему было любопытно, знают ли это также Кощей и Баба Яга: что ненависть и любовь удивительно схожи. Обе — интуитивные, обе идут изнутри. Обе оставляют шрамы, напоминающие о боли. Ненависть не