Злодейка в быту - Мстислава Черная

призрак сидел на дощатом полу, а теперь оказался на голой земле, точнее, завис над ней, не замечая перемены высоты. Ноги скрещены, спина сгорблена, руки соединены перед собой в ритуальном жесте.

Ха, ему обязательно было прерывать нас?

— Дедушка, кто вас обидел? — вздыхаю я. Оставлять его одного неправильно.

— «Обидел»⁈ — взвивается призрак. — «Обидел»? Он обошелся со мной как с собакой! Посадил на цепь!

Что?

Старик дергает за обрывок веревки на шее, но ничего не происходит.

— Его здесь запечатали, — поясняет Шаоян с нотками злости.

— Зачем?

Шаоян пожимает плечами:

— Не все готовы терпеть призрака по соседству. — Он вроде бы говорит про тех, кто запечатал старика, но одновременно и про себя тоже.

И я, пожалуй, согласна, но я не готова идти… на радикальные меры. В самом деле, не запирать же старика, например, в кувшин, это слишком жестоко.

Призрак довольно лихо для своего возраста — почему седина и морщины сохраняются, а немощь нет? — поднимается на ноги и указывает на меня пальцем, словно это я виновна в его посмертных злоключениях:

— Я лишь присматривал за моей Сян-Сян. Я боялся, что они будут недостаточно внимательны!

— Дедушка, вы говорите о своей супруге? — догадываюсь я. Вдову, насколько я помню, забрал нынешний староста деревни. Вместе со всем более-менее ценным имуществом, которое он выгреб из хозяйства старика.

— Конечно же, о ней. О ком еще? Пока я был рядом, этот пройдоха боялся и помнил о вежливости! Но однажды в деревню забрел странствующий монах, чтоб у него ноги переломались и узлом завязались, и вернул меня домой, привязал к колодцу. Этому старику нужна справедливость!

Начав решительно, призрак заканчивает слегка растерянно, руки безвольно повисают вдоль тела, и я отчетливо понимаю, что он очень устал, то ли от своего странного существования, то ли от одиночества, то ли от всего сразу.

— Подданные бывают еще более назойливы, — морщится Шаоян.

— Долгие годы я мирился. — Старик продолжает бормотать, уже обращаясь скорее к себе и своим воспоминаниям, чем к нам. — Когда моя Сян-Сян сжигала для меня немного благовоний, я слышал ее голос и узнавал, что у нее по-прежнему все хорошо, маленьких внуков нянчит. Хотел бы я их увидеть…

Сомневаюсь, что малыши обрадуются встрече с дедушкой.

— Так в чем справедливость? — переспрашиваю я.

— Этот старик слишком долго не вдыхал аромата сандала.

— Возраст вашей супруги берет свое. Молитвы невозможны без усилий, а ей все больше требуется отдыхать в постели.

— Я слышу, как она зовет меня и просит встретить на грани. Она ждет и ждет, а я привязан к проклятому колодцу проклятым монахом!

Похоже, Шаояну надоедает выслушивать жалобы призрака. Небрежным движением пальцев он закручивает перед собой миниатюрный водоворот ша-ци. Ярко вспыхивает и гаснет фиолетовая искра. Потоки энергии ускоряются, обретают почти материальную плотность и с тихим хлопком превращаются в короткий, в палец длиной, почти что игрушечный нож с отнюдь не игрушечным лезвием, источающим мерный фиолетовый свет искаженной ци.

Пара оборотов — и нож перестает вращаться, никем не удерживаемый, повисает в воздухе и медленно наводится острием на… шею старика.

Шаоян щелкает пальцами, и нож срывается в полет.

Глава 49

Оружие со свистом рассекает воздух, фиолетовая вспышка на миг слепит.

Моргнув, я успеваю только удивиться резкости моего демона. Он ведь отправил старика на перерождение? Что Шаоян мог причинить призраку вред или, того хуже, развеял, я даже тени мысли не допускаю. Ха, когда я стала такой доверчивой?

Внутри ни намека на беспокойство.

И я права — после удара призрак остался цел и невредим.

Магия тает, вместе с сотканным из энергии кинжалом развоплощается обрывок веревки, а старик словно впитывает выплеснувшуюся ци — становится ярче, плотнее. В ночной полутьме он уже неотличим от человека.

Со стороны колодца раздается треск ломающихся то ли сухих бамбуковых стволов, то ли вовсе костей. Хотя я понимаю, что ничего опасного не происходит, мне становится слегка не по себе, и Шаоян тут же приобнимает меня за плечи. Я накрываю его ладонь своей, а глаз не отвожу от колодца. Из развороченного зева поднимается та самая печать — переплетение сине-фиолетовых линий, вязь иероглифов.

— Однако… — хмыкает Шаоян. — Наш монах потратил столько усилий ради какого-то призрака?

— Мм?

— Здешнее захолустье похоже на карман, поджатый горами с одной стороны и лесами с другой. Странствующие монахи предпочитают более обжитые районы, приятнее идти от деревни к деревне, чем продираться через чащобы без надежды, что за следующим буреломом тебя встретят поклонами и миской горячей лапши. Старик ведь не сказал, что монах шел вместе с чиновником, нет. Монах явился сам по себе.

— Он был не случайным гостем. Он…

— … приходил проверить, как поживает младшая ветвь семьи Тан? — Шаоян завершает мою мысль и пожимает плечами. — Не думаю, что монах враг нам, но давай вернемся домой пораньше? Ни малейшего желания встречаться с небожителями.

— Конечно.

С очередным душераздирающим треском линии, образующие печать, рвутся.

— Сян-Сян, — выдыхает старик и исчезает. Не пропадает с глаз, а именно уходит.

Вроде бы финальная точка поставлена…

Но нет.

Я поворачиваюсь на невнятный всхлип, донесшийся откуда-то слева. После исчезновения павильонов руины вернулись на свое исходное место, и теперь от полуобрушившейся стены ветхого строения отделяются три, нет, четыре тени.

Появляется фонарь на длинном шесте. Желтого света хватает, чтобы во всех подробностях рассмотреть кутающиеся в накидки фигуры.

Шаоян реагирует первым:

— Да чтоб им ноги узлом завязало!

— Тетушка? Кузина? — удивляюсь я.

Вперед выходит дядя:

— Юйлин, дорогая! Ты наконец-то вернулась! — Руки широко раскинуты, лицо лучится фальшивой радостью.

Дядя спешит нам навстречу изо всех сил, но, как бы он ни торопился, пока он дойдет до нас, мы с Шаояном раз десять успеем скрыться в портале. Кажется, мой демон думает о том же, но в своей манере.

— Придушить, утопить, уронить в колодец? — перечисляет он варианты.

— Дядя все-таки родственник, — вздыхаю я.

— Родственник, который залез в твой дом, как вор, Лин’эр? — раздраженно фыркает Шаоян.

— Родственников не выбирают, — тихо отказываюсь я и повышаю голос: — Дядя, почему вы не на пути в столицу? Отец не находит себе места от беспокойства, не получив хотя бы весточку о вашем благополучии.

Широкая улыбка вянет, дядя останавливается и