Аромагия. Книга 1 - Анна Орлова

расписной баночке, по которой несложно понять назначение), потом на цыпочках возвращается к себе… И расхохоталась, зажимая рукой рот, чтобы не потревожить больного.

Уннер уныло перекладывала мои платья с таким лицом, будто злая мачеха посадила ее на всю ночь перебирать чечевицу. Притом, в отличие от сказочной героини, бала ей не видать даже в случае успешного выполнения задания.

– Помоги мне освежиться и переодеться! – велела я.

Она подскочила с видом освобожденной из заточения узницы (хотя в данном случае ненавистное шитье всего лишь откладывалось).

– Госпожа, давайте я вам ресницы подведу… И вот эту брошь надо прикрепить на жакет… Ой, шляпку нужно почистить…

Она суетилась вокруг меня, всей душой предаваясь священному искусству наведения красоты. В этом Уннер действительно понимала толк, успешно применяя весь диапазон дамских уловок. Пока она колдовала над моими волосами, заплетая непослушные вьющиеся пряди в корону, я изучала ее сосредоточенное лицо.

От Уннер остро пахло мускусом – нотами разгоряченной кожи, дерева и пряностей. Так пахнет женщина, решившая поохотиться на мужчину.

Влюбленность красит женщину, а в сочетании с косметикой и тщательно подобранным нарядом… Держитесь, Петтер!

Я усмехнулась, чувствуя веселье с легким привкусом грусти – как чуть подкисшее молоко. Всем будет лучше, если мальчишка сменит объект своих пылких чувств, но печаль ложилась на плечи шелковым палантином…

Встряхнула головой, вызвав понятное недовольство Уннер, и попросила:

– Будь добра, подай мне саквояж с маслами.

– Конечно!

В детстве я верила, что аромагия спасет от всякой напасти, что она способна исцелить любые раны – как телесные, так и душевные. Разумеется, это не совсем так – ей подвластно многое, однако это все же не волшебная палочка, чтобы одним мановением руки искоренять застарелую боль и пришивать конечности…

Впрочем, от тоски действительно помогает. Что аромагия умеет превосходно, так это влиять на чувства.

Я капнула немного масла на пористый камешек и поднесла к носу.

Вспомнилось, как мы с братьями убегали в сосновый бор за ягодами. Там высоченные сосны вздымаются свечками, а под ногами шелестит опавшая хвоя, и лес просматривается чуть ли не от края до края, потому что ветви – где-то там, высоко, упрямо тянут вверх пахучие иголки. Остро, свежо и смолянисто пахнет хвоей и сосновой живицей из сборников.

Сосны ревнивы – даже кусты здесь практически не растут, зато чернике раздолье…

Вот уже рот и пальцы перепачканы темно-фиолетовым сладким соком, а ты стоишь, запрокинув голову, и смотришь в небо, и тихо дышишь.

Колючие иголки и шершавая кора. Ровный стук сердца и аромат горящего хвороста. Даже в горах не бывает такого пронзительно-чистого воздуха и такого ликующего солнца! Сосна – это спокойная радость…

Я пила запах, как ключевую воду в жаркий полдень, жалея только, что моему сыну незнаком благоговейный восторг, обуревающий душу при виде спокойного величия леса…

– Госпожа, просыпайтесь! – тихо сказала Уннер, легонько прикоснувшись к плечу.

– Я не сплю, – возразила я, открывая глаза. Отражение в зеркале казалось статуэткой из солнечного камня, сияющей искристо-золотым блеском. И искренне похвалила: – Ты волшебница!

– Спасибо! – Она улыбнулась, с гордостью истинного мастера обозревая свое творение. Пахло от нее довольством – горьким шоколадом – с чуть горелыми и карамельными нотками.

Теперь надеть янтарную полупарюру: длинные серьги и брошь в виде тигровой лилии. Бабушкин подарок – напоминание о восемнадцатилетии… и знакомстве с будущим мужем.

Я спускалась по лестнице, чувствуя себя Фрейей, сходящей к смертным. Похоже, Ингольв и Петтер тоже сочли меня земным воплощением богини любви, по крайней мере, разом замолчали и воззрились на этакое чудо.

Довольная произведенным эффектом, я слегка улыбнулась. Сливочно-чувственное благоухание магнолии поплыло по комнате, дразня нос, словно перышком.

– Хм… Неплохо выглядишь, – откашлявшись, наградил меня несколько тяжеловесным комплиментом Ингольв.

Петтер промолчал, но взгляд отвел с заметным трудом. Каюсь, мне было приятно его молчаливое восхищение, хотя совесть, словно кобра, подняла голову и раздула капюшон, готовясь ужалить.

– Спасибо, дорогой! – прощебетала я и, встав на цыпочки, чмокнула мужа в щеку.

Небольшой сеанс ароматерапии смыл с моей души тусклый налет обиды и боли. К тому же птицы слетаются к гейзеру, а не к леднику[18], поэтому я предпочитаю получать желаемое лаской, а не скандалом.

Ингольв дернулся, явно желая превратить целомудренный поцелуй в полноценную ласку, но сдержался.

– Как… хм, отец? – спросил он, галантно предлагая мне руку.

– Думаю, ему уже значительно лучше. – Я положила ладонь на его локоть и улыбнулась: – Правда, сомневаюсь, что он спустится к обеду.

Судя по терпкому аромату имбиря – решимость и обаяние, – в настоящий момент Ингольва это не слишком волновало.

– Тогда не будем ждать! – Он погладил чувствительную кожу запястья, заставив меня прерывисто вздохнуть, и довольно усмехнулся…

Мы все вместе двинулись в столовую. Ингольв относился к Петтеру с грубоватой нежностью и почти каждый день приводил с собой. Он настоящий отец своим солдатам, хотя при этом слишком взыскателен к родному сыну.

Застарелая боль шевельнулась в груди. Мои дети оказались слишком болезненными для этого сурового края, к тому же способности Валериана к аромагии делали его в глазах Ингольва чудаковатым неженкой. Вспомнилось, какую сцену закатил Ингольв, обнаружив, что я потихоньку обучаю сына пользоваться даром. Именно после этого его отправили в кадетский корпус.

К тому же господин Бранд никогда не упускал случая поковыряться в ране, разглагольствуя о естественном отборе и о том, что слабакам лучше умереть, чтобы не портить кровь. Насколько мне было известно, мать Ингольва умерла от простуды, когда он был еще совсем крошкой…

Впрочем, сейчас лучше не думать о проигранных битвах и давних потерях, а внимать забавной истории, которую в лицах рассказывал Ингольв. Он по-детски любит быть в центре внимания, поэтому с годами я научилась имитировать живейший интерес.

Едва мы уселись за стол, как на пороге, вытирая руки о передник, появилась как всегда недовольная Сольвейг:

– К вам дракон Исмир. Звать?

Ингольв и Петтер синхронно поморщились, а я уронила вилку, упавшую на тарелку с похоронным звоном. Только этого не хватало!

За объявленным драконом в столовую гуськом вошли инспектор Сольбранд и господин Бранд. Так сказать, первое, второе и десерт: Исмир – ледяной и освежающий, словно окрошка; инспектор – облаченный в шубу цвета хорошо прожаренного бифштекса; ну а свекор цветом лица напоминал малиновый мусс.

Господин Бранд был мрачнее обычного, зато держался тихо – мышкой шмыгнул на свое место и углубился в изучение солянки.

Ингольв встретил гостей весьма любезно, скорее даже подчеркнуто сердечно.

– Пообедаете с нами? – самым дружеским тоном предложил он, когда закончились взаимные приветствия.

– Боюсь, это невозможно. У нас