Практика в преисподней - Ольга Райская

мою сторону. Странно смотреть в собственное перекошенное злобой лицо и знать, что вся эта злоба направлена на тебя. Странно и неприятно, словно с меня сняли слепок, а в итоге вышла уродливая маска.

— За собой следи, проклятая человечка! — прохрипела она, снова замахиваясь ножом. — Ты виновата во всем! Ты-ы-ы!

Пришлось спешно перекатываться, но лезвие все равно коснулось ноги. Резкая, словно ожог, боль, и на светлых перинах появляются алые росчерки. Но я не обращаю на это внимание, порез — меньшее, что сейчас беспокоит меня. Главное — выжить.

Дыхание сбилось, а сердце стучало так отчаянно, что, казалось, сейчас выпрыгнет.

— Я тебя достану-у-у-у! — выла Кавецкая. И ведь действительно в тесной камере расстояние между нами стремительно сокращалось.

Один взмах, и я окажусь пришпиленной к пуховой перине, как бабочка в энтомологическом гербарии. Сверкнуло лезвие… Это все! Все. Последние вздохи безвременно почившей Ксюхи Соколовой. Зажмурилась и приготовилась умереть достойно. Но…

— Фр-р-р-рана-а-а-а! — прогремевший рев заставил вздрогнуть и распахнуть глаза. — Ты! Никогда! Не причинишь! Вреда! Ксении!

Огромный красный смерч ворвался в мою клетку, прижимая турронку к каменной спине. Она брыкалась, молотила ногами в воздухе и хрипела. Огромная когтистая лапа все сжимала и сжимала ее горло — ох, так похожее на мое горло. Ведь там, у стены дрыгался мой близнец. Слова диким рыком вырывались из оскаленной пасти чудовища.

— Никогда! Слышишь? — но Кавецкая была уже не в состоянии ему ответить.

Оттеснив Ротрика, ко мне бросился Крмер.

— Ксения! Девочка моя, ты… — а я сидела, смотрела на своего мага и… улыбалась. Я бы и рассмеялась в тот момент. Наверное, запоздалая реакция на только что пережитый стресс. Не каждый день умираешь по-настоящему. Вест выдохнул с облегчением и опустился рядом. — Живая… Голова бедовая, ни дня без приключений!

Не знаю, кто из нас первым потянулся к другому. Возможно, это была я. Но через миг мы обнимались, судорожно осматривая друг друга. Хотелось удостовериться, что Вест цел, относительно невредим и жив, черт возьми! Что это не мираж и не галлюцинация, а самый родной и дорогой для меня во всех мирах человек!

С грохотом упало на пол тело Кавецкой. Она все еще хрипела и пыталась отдышаться, но упрямо повторяла и повторяла: «Убей! Убей ее, Ротрик!»

— Заткнись! — простонал верховный туррон, заставив нас с Кремером отвлечься и посмотреть на него.

Говорил он Фране, а вот его взгляд был прикован к нам, к нашим соединенным ладоням с переплетенными пальцами. И столько боли и тоски отражалось в его глазах, что я невольно поежилась и спрятала лицо на груди Сильвестра.

А дальше произошло нечто странное. Вдруг зазвучала странная музыка. Точнее, набор звуков вряд ли кто-то назвал бы мелодией, но наблюдалась их определенная последовательность, тональность и частота. Скорее, это был какой-то звуковой код или тайный сигнал.

На нас с Кремером он не произвел никакого эффекта. Мы все так же сидели тесно прижавшись друг к другу и удивленно таращились на бьющихся в конвульсиях у наших ног Ротрика и Франу. Их тела корежило и выгибало, изо ртов появилась пена, а из носов сочилась темная, почти черная кровь.

— Что происходит? — почему-то шепотом спросила я.

— Сам бы хотел знать, — ответил Вест. — Ни о чем подобном мне даже читать не приходилось.

Сигнал оборвался так же внезапно, как и начался. Турроны дышали, но пребывали в глубоком обмороке. Смотреть на них не хотелось.

— Ксюша, ты как? У тебя кровь… — Сильвестр кивнул на мою пострадавшую ногу и тут же уложил ее к себе на колено. Ощупывал аккуратно, бережно отодвигая ткань разрезанных джинсов.

— Бывало лучше, — честно призналась я. — Но жить буду. Что там?

— Порез. Неглубокий. Кровь уже не идет, но обработать не мешало бы. Идти сможешь?

Честно говоря, царапина на ноге меня почти не беспокоила. Я энергично кивнула, и мне помогли подняться.

— Давай выбираться. Хорошо бы найти ребят,  — произнес Кремер, помогая мне перешагнуть через тела турронов.

Теплая, чуть шершавая ладонь сжала мои пальцы, а потом наши взгляды встретились, и мир на какое-то время просто перестал существовать. Нет, вся вселенная сузилась до нас двоих.

— Поцелуй меня… — я не узнала свой низкий, хриплый, словно простуженный голос.

— Не думал, что тебе этого захочется в такой обстановке, — тихо ответил Верст и обнял меня, притянув к себе так близко, что я отчетливо услышала стук его сердца.

— Глупый… Не важно, где произойдет поцелуй, важно — с кем! — и, привстав на носочки, первая его поцеловала.

Одно касание губ, и словно прорвало плотину накопившихся чувств, эмоций, страхов. Мы выплескивали все, что отчаянно мешало жить дальше, дышать полной грудью, любить. Мы растворились друг в друге, чтобы на несколько мгновений стать одним целым — самым могущественным, самым совершенным существом. Дыхание сбилось, рваные стоны разрывали грудь, выплескиваясь наружу, а поцелуи все продолжались и продолжались, сводя с ума своей необходимостью и искренностью.

— Так… так… так… — раздалось из коридора знакомое ехидное покашливание.

Дед! Дед же! Я была так рада ему, но (черт!) как же он не вовремя! Прилагая титанические усилия, все же оторвалась от Веста и развернулась к решетке, чтобы застыть каменным изваянием, открыв от удивления рот.

В узком коридоре подземелья турронов, с одинаково гнусными улыбочками на совершенно идентичных лицах стояли два Фонтея.

— Быть не может! — выдохнул ошарашенный Кремер.

— Ага… — шепотом подтвердила я. — Двух таких родственников я не переживу!

Глава 22

 

При внимательном рассмотрении Фонтеи оказались все же разными, но очень похожими друг на друга. И откуда к нам такого красивого дяденьку занесло? Чувствовался в нем инопланетный ген. Я могла бы поспорить, если бы не была так вымотана морально, да и физически тоже. Одежда на них разная, а вот ухмылки и пляшущие в глазах турроны совершенно одинаковые. Родственники! Причем, близкие. Этот факт следовало просто принять, как приняли бы известие о скором конце света, который никто из живущих отменить не в состоянии. Мало Земле одного Фонтея, так нате вам еще. Будьте любезны!

— Здрасти, — сказала Элазарам, немного придя в себя. Вежливость — наше все, это еще со школы врезалось в память, а потом впиталось с молоком матери. Или нет? Вроде, там сначала было молоко, а потом уже школа.

—