Царевна, царица, богатырь и птица - Наталья Сергеевна Филимонова

головой кинулся. Сделал шаг, положил руки ей на плечи, притянул к себе –  и поцеловал.

Да так, что разом все до единой мысли из многомудрой головы государыни повымело. Все лишнее, ненужное, наносное. Ясно-ясно стало вдруг в голове и пусто-пусто. А все тело сделалось точно ватное. Никак на ногах самой не устоять –  только за богатыря и цепляться.

Кто же знал, что губы его, такие твердые на вид, такими сладкими окажутся, что и оторваться никак нельзя? Точно от жажды умираешь и родник нашел наконец, и вода в нем алмазно-звонкая –  вкуснее той воды не пивал никогда, и захлебываясь, никак напиться не можешь.

А когда наконец разомкнулись губы, несколько мгновений еще, задыхаясь, смотрела Наина в глаза воина, пытаясь вспомнить, о чем говорила с ним.

– Это… –  с трудом проговорила наконец, –  м-меняет… м-многое.

И, сама шалея от своей смелости, прикоснулась кончиками пальцев к щеке богатыря.

– Государыня! –  то ли стука они не слышали, а то ли Прашка ворвалась и вовсе без стука, а только хлопнула вдруг дверь светелки. –  Ой…

При виде правительницы, стоящей в обнимку с богатырем, горничная покраснела, как маков цвет, однако тут же, опустив голову и зажмурившись, выставила перед собой руку с листком бумаги –  будто щитом им прикрываясь от гнева Наинина.

– Государыня, беда! У нас опять царевна сбежала! С богатырем! –  выпалила она единым духом.

– Как?! С каким богатырем?! –  от оторопи Наина даже покачнулась, да Ратмир поддержал. Впрочем, девушка тотчас выскользнула из его объятий –  негоже правительнице!

Не поднимая глаз, Прашка назвала имя, и государыня регент нахмурилась. Что же она о том богатыре знает?

…Поединщик завзятый, из родной страны сбежал, от наследия отказавшись. А еще –  ставки делает на все подряд! Стало быть, и игрок азартный.

Вот уж такого царя не надобно!

Нет, всяко лучше, чем Елисей, конечно, кто спорит. Но неужто из семерых не могла выбрать того, кто править мудро сумеет!

– Вот, изволите ли, письмо вам оставила…

Наина протянула дрожащую руку и подхватила чуть мятый листок.

“Здрава будь, сестрица моя старшая, государыня Наина Гавриловна!

…Наинка, ну ты и вычудила! Хоть бы спросила меня прежде чем добро-то чинить!”

Правительница моргнула. Это она-то вычудила?!

Алевтина писала, сбиваясь с одной мысли на другую.

“…Я ведь всегда хотела на самом деле только свободы. А выходит, царствовать –  оно не про свободу вовсе. Царь с царицей-то меньше свободны, чем любой слуга распоследний. Он господам поклонится вечером, жалованье заберет да домой пойдет, жену любить, детишек растить, а то на досуге фигурки из дерева вырезать. Или еще что делать –  что нравится. А правитель –  он всегда правитель. Вон, как ты. Хоть тебя среди ночи разбуди с вестями срочными, я ведь знаю, через минуту выйдешь, точно и не спала. Все чувства свои в узде держать, о себе последним делом думать, все только о стране да людях… не смогу я так, как ты. Нет во мне такой силы. 

…Только, думается мне, другая сила у меня есть. Даже на войне –  бывают воины, бывают воеводы. И ни один из них двоих другого не заменит. Один мечом рубиться умеет, другой знает, как расставить лучников и мечников. Так вот я, кажется… не гожусь в воеводы. Не мое оно. Мне бы –  дороги, подвиги, приключения, людей встречать, на честные улыбки улыбками отвечать, а не думать, кто там что за словесными кружевами прячет да зачем кланяется, в глазах злобу тая.

…Ты когда письмо это читать будешь, так знай –  я уже замужем. Без благословения царской семьи. Стало быть, и права на престол утратила.

…А в богатырский отряд я теперь и по праву войду, пожалуй. Подвиг-то, как ни крути, совершила. Государыню вот заслонила собой. Все как полагается –  не из долга и не думая о выгоде, собственной жизнью рискуя. Во славу и благополучие Тридевятого.

…А ты свой колдовской факультет и так закончишь преотлично. Ты не думай, я с магистрами нарочно разговаривала. Они тебя и заочно примут. Да еще колдунья старая готова твоей личной наставницей быть, а к ним иногда приезжать читать лекции. Да и муж тебя, глядишь, подучит еще –  магистр как-никак. Будет у нас Тридевятое вторым научным центром – с многомудрыми да многоучеными царем да царицею. Станут к нам, как в Однажды, стремиться все. 

Трудно тебе станет, знаю. Прости. И ученье, и правление совмещать, а после ты еще исследованиями всяческими захочешь заняться. Да только ты ведь и не одна будешь. Вдвоем со всем справитесь. Да и знаю я тебя –  ты ведь без дела все одно не умеешь.

…Ах да. Благословляю тебя, сестрица, на брак с богатырем Ратмиром. Царствуйте мудро и многие лета вам. 

…Вы-то уж всяко лучше нас с Анжеем справитесь…”

Наина в ошеломлении подняла глаза от письма.

Что же это выходит…

…По традиции Тридевятого престол получает первый наследник, коли в брак вступит с благословения царской семьи. А не вступит –  так право наследования к следующему перейдет.

Только от всей царской семьи нынче две наследницы и осталось. Одни они друг у друга. Вот и выходит, царицей быть –  не той, что в родовой книге первой записана. А той, которую сестра первой благословит на брак с избранником ее.

…Быть того не может! Опять дурит Алька. А может, не поздно еще? Ну вдруг да не успела царевна еще глупостей натворить?

…Глупостей ли? Впрочем, размышлять об этом после можно будет. А теперь…

– Догнать! –  пришлось сглотнуть вязкий комок в горле. –  Остановить! Все храмы закрыть!

Резко обернулась к колдуну, что так и стоял в шаге от правительницы.

– Ну, чего ждешь, богатырь?! Живо!

– Как прикажет моя государыня, –  Ратмир склонил голову.

В этот момент из-за окна –  откуда-то со стороны конюшен –  раздался душераздирающий вопль.

– Алмазушка-а-а!!

– А еще говорят, –  Прашка понизила голос до шепота –  уж больно невероятным самой казалось то, что хотела сказать, –  будто коней они свели. У богатыря Акмаля и королевича Елисея…

Ратмир вышел из светелки государыни чеканным шагом.

Лишь выйдя и заметив, как недоуменно косятся на него стражники –  не входил, а выходит! –  осознал, что прежде всегда вылетал в окно, да и теперь бы следовало.

Быстро дошел до лестницы, ведущей из башни вниз, к выходу.

А потом на мгновение застыл, прикрыв глаза, точно вспоминая что-то –  да такое чудесное, что лицо колдуна будто солнцем в этот миг осветило. А потом вдруг подпрыгнул, щелкнув в воздухе каблуками сапог,