Дарья Кузнецова - Во имя Чести (СИ)

— А почему ты этого заморыша защищала? Он тебе кто? Он ведь не мужчина, так, видимость одна, — поинтересовался голос слева.

— Это не ваше дело, — сквозь зубы процедила я, буквально из последних сил сдерживаясь от более резких и категоричных высказываний.

— Да что ты её спрашиваешь? Она небось и мужчин нормальных не видела, — пренебрежительно хмыкнул голос справа. — Земляне все такие, только говорить и горазды. Слабаки и трусы.

А вот этого я стерпеть уже не могла.

— Скажи это моему отцу или мне — в поединке, ур-род! — рывком вскочив, прорычала я, находя взглядом разговорчивого.

Пульс бешено заколотился в висках, кулаки сжались и осталось одно желание: убить на месте.

Да, я вспыльчивая. Даже слишком. Я сама прекрасно понимаю, что человек может, не подумав, повторить услышанную где-то глупость, над которой сам и не задумывался, и в большинстве случаев я реагирую на всё спокойно и с юмором. Но у меня есть несколько пунктиков, или «болевых точек», задев которые, можно очень легко вывести меня из себя.

Наверное, я должна была себя контролировать, и просто позволяла себе подобное поведение, почти осознанно придерживаясь маргинальных взглядов на нормы морали, — как утверждала всё та же бабушка. В общем-то, я не сразу бросалась с кулаками, и вот в такую ярость впадала крайне редко, просто злилась и ругалась.

Но сейчас допекли, и я даже не стала пытаться брать себя в руки. Сначала они меня похитили, поливали грязью Валерку, а теперь что? Будут Землю критиковать? Какие-то выползшие из своей дыры дегенераты, которых между прочим именно Земля породила несколько веков назад — на свою голову?! Да я его сейчас руками на части порву, и плевать мне, что он в два раза меня больше! Во мне сейчас столько злости, что я ядовитая!

Всё кончилось быстро и неожиданно. Вот медленно встаёт дориец, на которого я наорала, и на лице которого удивление мешается с раздражением, и я понимаю, что мы сейчас точно подерёмся.

А потом вмешался капитан.

Он коротко бросил какое-то слово на родном языке, и все вокруг замерли. А я с некоторым удивлением сообразила, что он тоже приподнялся с места, неотрывно смотрит на меня и, более того, держит меня за предплечье.

Странностей в этом было несколько. Во-первых, он был абсолютно спокоен. Смотрел на меня без вызова, без сочувствия, без предостережения; в общем, просто смотрел. Во-вторых, держал совсем слегка, — не удерживая на месте, а скорее привлекая внимание. И, в-третьих, я вдруг действительно успокоилась. После чего всерьёз удивилась.

Я терпеть не могу, когда меня трогают посторонние люди. Например, я сроду никогда не обнималась со знакомыми девочками в качестве приветствия. Особенно не люблю, когда меня хватают за руки, и уж тем более — если я в этот момент злюсь. Тем маленьким агрессивным бесенёнком, который сидит внутри меня, это всё воспринимается как посягательство на его суверенную свободу, и он тут же выдаёт очень бурную и не очень адекватную реакцию.

А вот это прикосновение парадоксальным образом вернуло мне трезвость мышления. Как будто через него и внимательный взгляд Инга Ро мне передалось спокойствие этого человека.

В немом изумлении я уставилась на собственную руку. Нет, не показалось, действительно держит; осторожно так, мягко, чуть ниже локтя, и ладонь у него сухая, горячая и сильная, с мозолями на костяшках пальцев. Как, например, у Вовки; руки умеющего драться мужчины. У отца, правда, не такие; они прохладные, с гладкой кожей, мягкие и изящные как у музыканта. Но у него не руки, у него протезы: правая целиком, а левая — до середины локтя.

Собственно, одна из главных причин, почему я так зверею при уничижительных высказываниях о самовлюблённых и бесполезных землянах. У подполковника Зуева половина организма искусственная, причём как раз после участия в стороннем конфликте, когда он в составе миссии поддержки защищал от вторжения квазиров Ланнею. Ближайшую соседку, между прочим, той самой Доры. Точно так же постоянно нывшую о плохих и коварных землянах, но при первых признаках опасности кинувшуюся к нам за помощью.

Я подняла озадаченный взгляд на капитана и… зависла. То есть напрочь, намертво: стояла, смотрела ему в глаза и не могла пошевелиться.

— Он дурак, — спокойно проговорил дориец. — Он своё получит. И извинится.

— Да вот ещё, перед какой-то… — начал возмущаться мой оппонент, но Инг, даже не глянув в его сторону, оборвал возмущение несколькими непонятными мне фразами, в которых даже укора не было. Всё то же бескрайнее и невозмутимое зелёное море спокойствия, не мигая глядящее мне в глаза.

— Он глуп, несдержан и в нём мало Чести, — повторил капитан. — Не трать на него свою ярость. Ешь, а то уже всё остыло, — заботливо резюмировал он, выпуская мою руку и спокойно садясь на своё место.

Чувствуя себя совершенно пришибленной, я опустилась на стул, уткнувшись взглядом в тарелку.

И что это было?!

Может, я, конечно, перечитала фантастики, и вообще параноик, но я готова поклясться: это был гипноз!

Больше ничем объяснить своё поведение я не могла. Я не возражала, не скандалила, не спорила, не требовала извинений прямо сейчас, кровью и в письменной форме. Он сказал — я сделала. Послушно села на место и сижу вот, ем холодную отбивную, которая категорически не хочет лезть в горло. Такого моего поведения кроме гипноза не могло объяснить больше ничто, даже какое-нибудь гипотетическое большое и светлое чувство к капитану. Я вообще никого и никогда так не слушалась, чтобы без оговорок, пререканий и возражений, даже родителей в детстве и командиров в лётной школе!

Не менее странными были не только мои действия, но и сказанные капитаном во всеуслышание слова. Сообщить дорийцу, что в нём мало Чести — здорово его унизить, назвать полным ничтожеством, не годным даже на удобрения. Получить такой отзыв от командира и прямого начальника, тем более — среди товарищей, это не просто унижение, это практически крах карьеры, «волчий билет»; эти ребята со своей Честью не шутят. И что, он всерьёз вот так послал собственного же бойца из-за того, что тот сказал мне пару гадостей? Может, мне послышалось?

Искоса оглядев остальных дорийцев за столом, я поняла: нет, не послышалось. Все сидели пришибленные и только тихонько шушукались на родном языке, не поднимая взглядов от тарелок.

Через несколько секунд капитан поднялся из-за стола, отнёс свой поднос в мойку и вышел. Я напряглась, ожидая мести товарищей пострадавшего за свою разговорчивость дорийца. Ударить бы меня вряд ли кто-то рискнул, но прошипеть пару гадостей — дело святое, я бы и сама не сдержалась. Однако, ничуть не бывало: все продолжали ужин в том же подавленном молчании, и на меня не смотрели.