Хозяйка старой пасеки 3 - Наталья Шнейдер

ее. Но мы здесь, в деревне, воспитаны в строгих нравах. Не ставь Глашу в неловкое положение, убери.

Ах вот оно что. Он привез мне деньги. В той форме, в какой это позволяли приличия.

Почти позволяли.

Значит, он все-таки видел во мне бедную родственницу, нуждающуюся в подачке. Пусть и обставленной так изысканно. Или он совершенно искренне хотел как лучше? Пытался помочь? Так, как это было принято в его мире. Так, чтобы не унизить.

Но принять этот дар я не могла. Дело было даже не в гордости. В прошлой, да и в этой жизни я достаточно нахлебалась, чтобы знать: нет ничего унизительного в том, чтобы принять помощь, когда она действительно нужна. Но старая истина «хочешь потерять друга — возьми у него в долг» работала во все времена. Сегодня он дарит, завтра — ждет благодарности, послезавтра — начинает считать, что имеет право давать советы или даже требовать. Он и без того пытается меня воспитывать по поводу и без.

— Прошу прощения, Глафира Андреевна. Мои намерения абсолютно чисты.

Вот только взгляд его, остановившийся на моих губах, говорил совсем о другом.

И, если уж быть совсем честной с собой, это было бы слишком двусмысленно. Мужчина дарит женщине огромную сумму, оставляя ее обязанной. Что он потребует, чтобы расплатиться?

Он не такой? Как мне хотелось в это поверить! Почти так же сильно, как вернуть ему топорик и выставить из дома.

— Примите тогда хотя бы эту безделицу. — Он протянул мне холщовый мешочек.

Я заколебалась, не торопясь забирать его.

— Я все же оскорбил вас, не желая того, — горько произнес он. Заглянул мне в глаза. — Видеть, как вы отталкиваете мою помощь, больнее, чем любая рана. Не отвергайте хотя бы это. Это не деньги. Это просто цветы. Пожалуйста.

Я распустила завязки. На ладонь высыпались крупные полосатые семена. Подсолнечник! И как много!

— Надеюсь, эти солнечные цветы украсят ваш двор и порадуют вас летом.

Я осторожно ссыпала семена в мешочек. Подняла взгляд на Стрельцова, едва удерживаясь, чтобы не кинуться ему на шею.

— Спасибо, Кирилл Аркадьевич. Это невероятно ценный подарок.

Украсят двор? Козинаки! Халва! Масло! Правда, в открытом грунте они не успеют вызреть, нужна теплица. И искусственное опыление, но это все мелочи. Если все получится, в следующем году у меня будет целое поле подсолнечника!

Он покачал головой.

— Вы совершенно удивительная барышня, Глафира Андреевна. Надеюсь, когда-нибудь я смогу вас понять. По-настоящему.

Восторг от подарка понемногу улегся, оставив после себя теплое, тихое счастье. Слишком много счастья — даже для мечты о будущем.

Значит, придется посмотреть правде в глаза. Дело не в подарках. Дело в нем самом.

Как так получается: то не знаешь, как избавиться от человека, а то душу готова продать, лишь бы он был рядом. Лишь бы смотреть ему в лицо и слышать его голос.

Пусть даже новости, которые он привез, возвращали меня в привычный мир забот.

— Агафья нашлась, — сообщил Стрельцов.

Я моргнула, пытаясь вспомнить, кто это. Экономка! Совсем немного времени прошло, а у меня не только имя — лицо стерлось из памяти чередой происшествий. Или я просто слишком недолго ее знала?

— Недалеко убежала, — заметила Марья Алексеевна.

Исправник пожал плечами.

— К родственникам. Не знаю, с чего она взяла, будто я о них не узнаю. Я допросил ее. В том, что она в сговоре с Савелием регулярно обкрадывала вас, она повинилась. Но, разумеется, она не помнит никаких собольих шуб, кроватей красного дерева и поездок на воды. Расспросы о них ваша экономка восприняла как попытку обвинить ее еще и в краже дорогих вещей и подняла такой крик, что мне пришлось позвать караульного, чтобы ее успокоить.

— Что с ней станет? — полюбопытствовала я.

— Решит уездный суд. Согласно уставу благочиния и уложению о наказаниях — работный дом до тех пор, пока не выплатит вам весь нанесенный ущерб, плюс шесть процентов сверху и шесть процентов работному дому. Правда, подтвердить удалось немногое. — Он кивнул на папку, лежащую на столе. — То, что мы с вами смогли обнаружить в записях Савелия и приходно-расходных книгах. Потом изучите и напишете, согласны с моими подсчетами или нет.

— Если не согласна, мне придется искать доказательства ущерба самой? — на всякий случай уточнила я.

— Да. И такие, чтобы принял не только я, но и судья.

Что ж, пожалуй, ограничусь тем, что он уже сумел накопать. К тому же вряд ли в работном доме Агафья сможет зарабатывать тысячи. Получится, как в нашем мире — будет возвращать долг хорошо если по отрубу в месяц. Пока не разжалобит местную пенитенциарную систему просьбами о помиловании.

— Так что господин Кошкин может пустить свои долговые расписки на растопку камина, — продолжал Стрельцов. — Виктор Александрович со мной согласен, правда, выразился он куда резче, однако, — он бросил быстрый взгляд на Вареньку, — с вашего позволения, я не стану повторять его слова. По крайней мере, насчет тех пятнадцати тысяч вы можете быть спокойны.

— Спасибо, — кивнула я.

— Не за что.

Наверняка это не конец. Наверняка Кошкин уже начал собирать долги Глашиных родителей. Я знала об этом, Стрельцов знал об этом, но не стал портить день напоминанием о том, с чем я ничего не могла поделать, — и я была признательна ему за деликатность.

— Это я должен вас благодарить за то, как быстро вы передали мне протокол осмотра вашей работницы. Иван Михайлович в своем заключении написал, что разнообразие цвета синяков указывает на регулярные побои в течение некоторого времени. Еще я взял под арест «зазнобу» ее мужа и пригрозил, что ее обвинят в соучастии в готовящемся убийстве. Страх развязал ей язык. Выложила и про посулы люб… — Он снова покосился на Вареньку. — … любимого жениться на ней, когда избавится от своей жены, и просьбы потерпеть, мол, крепкая баба оказалась.

— Какой ужас! — воскликнула Варенька. — Она все знала и продолжала любить этого человека?

— Любовь зла, а козлы этим пользуются, — проворчала я.

Стрельцов неодобрительно глянул на меня. Я изобразила невинное лицо.

Как бы уговорить исправника прочитать моим ученикам пару лекций по обществознанию? В смысле — о правах и возможностях, им доступных, пусть этих прав совсем немного.

Размечталась! День-два, сказал он. А потом уедет…

В груди защемило. Я заставила себя слушать дальше.

—