Победоносец - Anne Dar

Ратибора, я, по его мерному сопению и его переставшим мокнуть от слёз щекам, понял, что он заснул. Аккуратно, чтобы не разбудить дорогого брата, я спустился с печи по деревянной лестнице на широкую лавку, а с неё тихо спрыгнул на голый пол. Я хотел узнать, почему мама замолчала, хотел открыть ведущую в соседнюю комнату тяжёлую деревянную дверь с резной ручкой в виде совы, но вдруг дверь сама отворилась прямо передо мной. От детского испуга я резко отпрянул назад и невольно сел на лавку, и в следующую секунду отец протянул прямо в мои руки свёрток белой материи, который сразу же показался моим ещё не успевшим налиться силой рукам необычайно тяжёлым. Увидев, что мне вверили крошечное дитя, я испугался ещё сильнее и чуть было не протянул свёрток назад отцу, как вдруг он положил свои большие руки поверх моих и, заглянув в мои глаза, впервые в жизни заговорил со мной на равных – с этой ночи он только так со мной и разговаривал, как мужчина с мужчиной. Он сказал: "Держи её крепко, Добронрав. Это твоя сестра. С этого момента ты должен заботиться о ней так же, как заботишься о Ратиборе". Я тут же интуитивно прижал свёрток к себе покрепче, отчего младенец вдруг закряхтел, а отец, больше не обращая внимания на мой испуг, ушёл назад, в комнату к моей умирающей матери, и… Больше не вышел оттуда.

У меня был замечательный младший брат и была прекрасная младшая сестра. Лучших не могло быть. И так со всей моей семьёй – лучшей быть просто не могло.

Мать звали Ефросинией. Ей было тридцать три, когда она умерла спустя несколько минут после того, как разродилась Полелей. Отцу в ту ночь было тридцать семь. Я был их старшим ребёнком, мне было четыре года, а Ратибору через десять дней должно было исполниться два года. Женщина, волосы которой я любил перебирать, лежа в своей безопасной постели и слушая мелодично рассказываемую мне и Ратибору сказку, та, чей запах действовал на меня успокоительно, и волшебный голос которой был способен завораживать мой слух – первая страшная потеря в моей жизни и, пожалуй, единственная, которую я действительно не мог предотвратить.

Далее мои воспоминания становятся прерывистыми и кружатся перед глазами, как заново раскрашенные стёкла давно померкшего калейдоскопа: моя первая настоящая рыбалка с отцом, на которой я сваливаюсь с лодки и промокаю насквозь; Ратибор вылавливает первую для него рыбу и сразу же, по доброте душевной, выпускает её назад в озеро; мы с отцом собираем кедровые орехи в лубяные лукошки деда Бессона; Полеля, врезавшись лбом в берёзу, теряет свой первый молочный зуб; отец дарит мне свою любимую удочку; Ванда вслух мечтает и обещает выйти замуж только за любимого; Ратибор впервые влюбляется и сразу же познаёт безответность; Отрада тайком улыбается моему лучшему другу Громобою; Полеля плетёт венки из ромашек и колокольчиков и запускает их по реке; дед Бессон угощает нас свежими огурцами с липовым мёдом; Утровой берёт меня с собой на первую в моей жизни охоту, на которой мы добываем трёх тучных зайцев; дед Бессон объясняет, как наш род связан с совами; отец впервые называет меня Победоносцем…

Картины прожитой человеческой жизни вспыхивают в моём сознании ослепительными пятнами и безжалостно гаснут в кромешной темноте… В пространстве постоянно звучит и вырисовывается филигранным призраком сначала большая двойная буква “П”, как “ПП”, а после, когда я понимаю, что она значит – Победоносец, Платина, – появляются новые буквы: “ТтТ”. Я так и не понял, что они могут обозначать.

***

Сначала я услышал вибрирующий звук, показавшийся мне странным для загробного мира, но после я всё же распознал его природу: мурлыканье. Каким-то образом я сразу понял, что оно принадлежит именно Дыму. Я пошёл за ним, хотя его не видел – только слышал. Боялся удариться о грубую мебель, искусно смастерённую руками отца… Кот замолчал, и я остановился. Я знал, что стою посреди светлицы, хотя не видел ни зги – сплошная, непроницаемая, кромешная и поглощающая всё, кроме меня, темнота. И вдруг голос, девичий, принадлежащий незнакомке, начал петь смутно знакомую мне песню:

“Когда-то мы были с тобой частью бескрайнего моря –

помнишь?

И океаном всё, что в нас и мы, называлось:

тронешь –

и тихо растаешь, как пена русалки…

Не жалко.

Мы теперь лучшие берега:

в деревьях,

траве и

фиалках”.

Песня сказала то, что хотела сказать.

Я открыл глаза.

***

Полеля рыдала, как никогда в жизни. Для того чтобы её успокоить, понадобилось опоить её дедовской настойкой. Бессон не верил в то, что я встал со стола… Оказывается, я лежал на столе в нашей избе, в светлице. Дед сказал, что моё тело выпросил Твердимир, которого сейчас неизвестно где носило… Но я подозревал, где его носило: последний месяц он незаметно уменьшал дозу яда Блуждающих, вливаемую в тела Металлов. Я пролежал “мёртвым” двое суток. Значит, наступает ночь пятого числа. Те мятежники, которых не казнили, забились по углам… Но что такое тысячная дружина против силы одного Металла? Сила. Я ощущал её всем своим телом… Кажется, я стал самой Силой.

Потрясённая Полеля, выплакавшись, склонила голову на плечо деда Бессона, рядом с которым сидела на лавке, и тот, вдруг взяв нас обоих за руки, заговорил таким голосом, будто ему было не семьдесят пять, а больше сотни лет – так сильно он состарился за столь короткий срок:

– Из всех Чаровых на всём белом свете остались только мы с вами, детки… Спасибо Твердимиру, спас одного моего внука. Я присмотрю за Полелей, а тебе, Добронрав, сын славного Белогора, нужно бежать. Утровой тебе поможет, он уже приготовил для тебя своего коня…

Я медленно вынул свою руку из дедовской и сжал её в кулак:

– Я никуда не побегу. Во мне слишком много силы, чтобы бежать.

– Чем больше сила – тем больше ответственность.

Я не услышал его тогда. Сказал:

– Я не оставлю нововеров под гнётом этого режима. Я свергну его этой ночью. В противном случае, не имя мне боле Победоносец.

Полеля заплакала:

– Не мсти, Добронрав… Не мсти… Просто живи. Просто… Убегай… И я побегу… С Тристаном… Он уже пообещал мне…

Внутри меня извергалась вулканом неистовая натура новообращённого Металла:

– Они убили нашего отца. Они убили Ратибора. Хочешь, чтобы им это сошло с рук?

– Не хочу, чтобы погиб ещё кто-то… – её голос был тих, как грустный ветер, навевающий издалека печальное