Второй сын - Эми Хармон

– Нет. Но если Арвин стоит рядом с мишенью – правее на два фута, – то я целюсь, ориентируясь по биению его сердца. Иначе я бы не справился.

– Он не боится, что ты его подстрелишь?

– Когда я был младше, то предупреждал его, прежде чем выпустить стрелу, и он поднимал щит. Теперь он боится лишь других лучников, которые участвуют в состязании. Среди зрителей был и король, – тихо прибавил он. – Я запомнил, как звучит его сердце. Я думал, что мог бы его убить. Сейлоку это пошло бы на пользу. И тебе тоже.

От ужаса она не смогла ничего сказать ему в ответ.

– Я тебя огорчил, – заметил он.

– Тебя бы убили. В тот же миг.

– Да.

– Я переживу встречи с королем. Но не переживу, если тебя не станет.

Он тяжело вздохнул, и она беспокойно взглянула ему в лицо.

– Хёд… скажи, что ты это не всерьез, – прошептала она. – Ты ведь шутишь?

– Со вчерашнего вечера я думал только об этом. Я боюсь за тебя, Гисла. Быть может, я должен убить Банрууда. Арвин уверен, что у меня есть призвание. Быть может, в этом оно и состоит.

Она схватила его за руку и прижала его ладонь к начертанной на земле руне.

– Если это Хёд… то это Гисла, – настойчиво сказала она, обводя половинки руны и соединявшую их стрелу. – Навредив себе, ты навредишь мне.

Он притянул ее к себе, уткнулся лицом в уложенные венцом волосы.

– Прости. У нас совсем мало времени, а я тебя пугаю. Прости меня.

– Мы связаны, Хёд. – Она взяла его за руку, ощутила, как руны у них на ладонях коснулись друг друга. – Я твоя. А ты мой.

– Этой руной я обручаюсь с тобой, – сказал он с печальной улыбкой.

– Этой руной я обручаюсь с тобой, – тут же повторила она, не умея успокоить рвавшееся из груди сердце, и он, тихо чертыхнувшись, прижал ладонь к ее груди.

– Тише, Гисла, я здесь.

Она накрыла его ладонь своей, задержав его руку у сердца, и подняла глаза к звездам. Она переводила взгляд от одной звезды к другой, выбирая самые яркие, пытаясь дышать спокойнее. Она насчитала четырнадцать звезд, что светили ярче других, и в голове у нее вдруг заиграла забытая мелодия.

– У моего народа была одна песня… ее пели на свадьбах, – пробормотала она.

– Спой мне ее.

– Я ее не помню. Там было что‐то про звезды. – Но едва она выговорила эти слова, как откуда‐то изнутри, из уголка в сердце, в который она не позволяла себе заглядывать, одна за другой потянулись строки. – Двое нас, двое нас, две жизни, две, – неуверенно произнесла она. А потом без слов допела строку до конца, словно подбирая ключ к замку.

Хёд слушал, не отнимая плененной ладони от ее груди, и она начала сначала.

– Двое нас, двое нас, две жизни, две. Вместе мы, и одна жизнь нас ждет.

В ее памяти заплясали фигуры, и она отдалась на волю воспоминаний.

– Вот рука, возьми ее, шаг, второй, – пела она, выстраивая слова в линию.

Так, выстроившись в одну линию, они и танцевали, когда оканчивалась свадебная церемония.

– Скажи «Да» и на звезды взгляни. – На смену длинной череде людей из ее воспоминаний явились образы жениха и невесты. Она видела Моргану такой, какой та была в день свадьбы, – по плечам свободно рассыпались волосы, колыхались юбки, – но образ вышел нечетким.

– Это… твоя сестра? – спросил Хёд.

Отринув скорбь, что примешалась к радости, Гисла ответила. Она хотела, чтобы Хёд их увидел.

– Да. Это Моргана… в день свадьбы. Моргана и Педер.

– Моргана и Педер, – эхом повторил Хёд.

– Вместе мы, мы одно, ты и я, – пропела она. В ее воспоминаниях Педер нагнулся, чтобы поцеловать Моргану, и кто‐то радостно захлопал. Гилли. Хлопал Гилли. Но она не видела их лиц.

– Не могу припомнить их черты, – пробормотала Гисла.

– Ты слишком стараешься. – Хёд нежно коснулся пальцами ее лица, прикрыл ей глаза, и она снова запела ту же песню, с самого начала.

Когда она допела, воспоминания стали яркими и четкими, и ей на миг показалось, что она снова в Тонлисе, что она танцует со своей семьей.

– Педер без конца ее целовал. Не хотел ни есть, ни танцевать. Хотел целоваться… и Моргана была не прочь. Никто не возражал, правда, отец ворчал, а мать боялась, что они расстроят гостей, которым хотелось петь и танцевать с молодыми. Сонгры вечно хотели лишь петь, пить и танцевать.

– Как прекрасно.

– Кружись и прыгай, пей и пой, пока идешь обратно, – пропела она, незаметно переходя от одной мелодии к другой. – Эту песню пели мужчины. Ее пели на каждом празднике. Что за глупая песня. С ней они могли одновременно и пить, и танцевать. Обычно жених пел с мужчинами, но Педер спел ее всего раз, а потом ушел обратно к Моргане – прямо как поется в песне. И они снова стали целоваться.

Гисла рассмеялась. Теперь воспоминание сияло как самоцвет.

– Он же ее проглотит, – сам себе не веря, проговорил Хёд. – Он будто голодный зверь.

Гисла засмеялась еще громче:

– Мне тогда показалось, что это ужасно… и одновременно… замечательно. Мне было двенадцать. Я еще не была готова к любви… но уже думала о ней.

Хёд сидел, словно завороженный, а ее наконец с головой поглотили воспоминания. Пытаясь коснуться своей невесты, Педер перевернул стол – не последнюю роль в этом происшествии сыграло вино, но гости расхохотались и принялись прятать женщин по углам. У женщин была своя песня:

Мужьям нужны поцелуи.

Сыновьям тоже нужны поцелуи,

Сыновья вырастают в мужей,

Которым нужны поцелуи.

Мужьям нужны поцелуи,

Они срывают у нас поцелуи,

И…

Все начинается сызнова.

В ту ночь пение не смолкало. Гисла все пела и пела, на миг замолкая перед каждой новой песней, а потом улыбалась, закрывала глаза и погружалась в воспоминания, не выпуская из рук ладонь Хёда.

– Это твои родители, – изумленно сказал Хёд.

– Да. Расставаясь, мы всегда пели одну песню. Но в тот вечер, когда мы ее пели, они не взялись за руки, хотя так было принято. Вместо этого они принялись танцевать, словно тоже были молоды и влюблены.

Вспоминай меня, пока будем врозь,

Забери себе мое сердце,

Сохрани его у себя в груди,

Пока мы не свидимся снова.

– Он так любит ее. Так нежно ее обнимает, – сказал Хёд,