Ольга Смирнова - Намеренное зло

— Одиннадцать вечера.

Если Алевтине Григорьевне показалось странным то, что Матвей спит ночью, то кто он такой, чтобы возражать?

— Тебе что-нибудь нужно? — спросил он, поразмыслив и не найдя другой причины, по которой мать его разбудила.

— Нет.

И снова этот тон. Полный двусмысленности, взрывающий мозг миллионами возможных нюансов в диапазоне от категорического, чистосердечного «нет» до яростного безапелляционного «да!»

— Тогда… что?

Матвей совершенно растерялся. Полусонный, беззащитный, он кое-как выбрался из-под одеяла и сел на кровати. Посмотрел на мать — она, кажется, над чем-то размышляла.

— Мне ответ пришел, — сообщила она, наконец.

— Какой ответ? — не понял Матвей.

Мать высокомерно вздернула брови:

— Как это — какой? Как это — какой? На мое письмо брату. Александру.

— И… что?

— И ничего, — скрытое раздражение матери начало прорываться. — Нет его по этому адресу. Уже давно не живет. И как теперь его искать прикажете?

Всплеснув руками, Алевтина Григорьевна уставилась на сына, словно это он был виноват в том, что величайший — по её мнению — волшебник всех времен и народов переехал и её не предупредил. Матвей же едва сдержал облегченный вздох, и тут же в голове его хихикнула темнота, вскинула щупальца и ликующе ими потрясла. Он схватился за голову и застонал — боль была такая, что, казалось, череп сейчас взорвется.

Мать этот жест проигнорировала и сказала, как ни в чем не бывало:

— Я у сестры, Глашки, попробую выяснить, где сейчас Александр. Может, знает.

Темнота в голове Матвея хихикнула еще раз, отчего в глазах у волшебника зарябило. А затем темнота приказала: «Заткни ей рот».

Весело так приказала, издевательски, и в то же время настойчиво, не оставляя возможности увильнуть. Матвей отдернул руки от головы и, невзирая на боль, вскочил с постели. На всякий случай он отошел от матери подальше и прошептал:

— Нет. Ни за что.

«Она мне надоела. Вечно лезет, когда не просят! Заткни ей рот, иначе голову отрублю!»

— Матвей, в чем дело? С кем ты разговариваешь? — прорезался сквозь пелену боли подозрительный голос матери.

— Нет…

«Заткни ее!» — взвыла темнота и ударила. Ударила в полсилы, в качестве демонстрации, однако Матвею показалось, что у него из ушей сейчас мозг вытечет, и глаза из глазниц вылезут, и вообще он весь треснет по швам, как переспелый арбуз под палящими лучами солнца. И тогда кровь испачкает комнату, и это очень огорчит мать. Не в силах устоять на ногах, Матвей по стенке стек на пол и там замер, скорчившись, подперев голову рукой, так как держаться на шее самостоятельно она отказывалась. Все норовила завалиться на бок, если не отвалиться окончательно.

— Матвей! Я с тобой разговариваю! Что случилось?

— … голова… болит…

— Что-что? Перестань мямлить. Ты можешь четко рассказать, в чем дело?

— …голова… болит… — Он как маленький, спрятал лицо в ладонях. У него даже не было сил посмотреть на мать.

— Матвей, я вызываю врача! — звук шагов матери, выходившей за дверь, грохотал в ушах волшебника нестерпимо долго.

Что всегда его удивляло, так это готовность, с которой осторожная мать, к себе не подпустившая за всю жизнь ни одного эскулапа, отдавала под прицел стетоскопов любимое чадо. Но не ему судить, не ему спорить и оспаривать…

Он с трудом открыл глаза, но от этого стало ещё хуже — от обилия мебели закружилась голова, и боль застучала в висках отбойными молотками, и темнота вкрадчиво прошептала: «Хорошо тебе? Знаю, как хорошо… Заткни ее, и все пройдет… давай же, я ведь не отстану… я здесь, с тобой, твоя лучшая подруга, твоя единственная подруга…»

Матвей как мог крепко сцепил руки, чтобы не приведи боги, не натворить непоправимых дел, весь сжался, и молился только об одном — чтобы у него оказалось достаточно сил переждать. Справиться с тем ужасом, что засел в его голове и не дает покоя. Выстоять, не навредить.

«Я тебя раздавлю… — шипела темнота, и Матвею казалось, что он окружен ею со всех сторон. Склизкая, омерзительная темнота — и как он раньше мог полагать иначе? — Ты сдохнешь, мой друг! Сдохнешь, как шелудивая псина, и никто — слышишь? — никто не заплачет! Все вздохнут с облегчением! Потому что ты — ничтожество…»

Матвей приоткрыл один глаз, стараясь смотреть только на пол, и попытался встать. Нужно было выйти из спальни, сказать матери, что врача вызывать не надо. По стеночке, еле-еле, так как конечности отказывались слушаться, он сумел чуть-чуть приподняться, когда темнота сгруппировалась и обрушилась на него сверху всей своей невидимой массой. Совсем как во сне. Матвей задушенно хрюкал, брыкался, карабкался, сам не зная куда, но темнота уверенно сидела у него на груди и смотрела злыми желтыми глазами. Такие же глаза он видел в одной передаче про диких зверей.

«Я, пожалуй, все-таки отрублю тебе голову, — глаза задумчиво сощурились. — Или нет, я лишу тебя волшебства… Хотя, подожди… хм, этого ты не боишься… — удивление. — А чего же ты боишься, друг мой милый? Что тревожит тебя по ночам? Что не выходит из головы? Давай-ка покопаемся и посмотрим, что тут у нас имеется…»

Темнота вскинула ладошки, лихим, кровожадным жестом пошевелила пальцами, и запустила их в голову Матвея, в самую глубину, туда, где прятались сокровенные страхи и робкие надежды. Он закричал — надсадно, хрипло — и потерял сознание от боли.

— Я жив? — было первое, что услышала Лера, когда спустя полчаса неподвижного лежания на холодном полу Александр приоткрыл глаза. — Или ты умерла?

— Да и нет. — На Леру нахлынули одновременно облегчение и раздражение. Первое — что все вроде обошлось, волшебник точно жив, и она тоже. Второе — потому что он заставил ее переживать. И она послушно переживала все это время.

Александр не делал попытки подняться. Вместо этого он старательно вертел головой, осматриваясь. Огонь оставил после себя отвратительные шрамы на его теле в форме символов. В принципе, для волшебника в этом ничего страшного нет — либо исправит заклинанием, либо не придаст им значения. От раны на груди, как и от кинжала, и следа не осталось, только опять же след ожога. Словно и не было ничего. И все одно Лера не могла спокойно смотреть на него. И задавалась вопросом, сможет ли когда-нибудь забыть о содеянном?

— Помоги мне встать, — повелительно молвил Александр и требовательно протянул руку.

Лера помогла, хотя сама пребывала в разобранном состоянии.

— Долго я был без сознания?

— С полчаса примерно, а что?

— Для справки, — усмехнулся Александр так задорно и непривычно, что Лера во все глаза уставилась на него, словно никогда не видела до этого. — Сама как?