ЛВ 2 (СИ) - Звездная Елена

— Не лезь.

И я лезть не решилась. Леший меня берег, как мог берег, от всего, что возможно оберегал, я то ценила всем сердцем, а потому не полезла. В молчании дождалась, пока леший заговорит.

И он сказал:

— Веся, а помнишь, злилась ты, на программу учебную, и на экзамены с зачетами, а пуще на правила, что соблюдать была обязана?

Ну, кивнула я, такое ж не забудешь.

А леший глаза открыл, мне в глаза посмотрел, да и сказал:

— И правильно гневалась, Веся, видать всем нутром чуяла — погибель в тех правилах! А знаешь от чего гибельны они?

Не знала я.

И тогда леший сказал:

— Велимира их составляла, Веся, Велимира!

Я бы расстроилась, да и прозвучавшее оно чудовищным было, но… это оказался тот приятный момент, когда я вдруг подумала о себе.

— То есть экзамены теперь можно не сдавать! — просияла я.

Лешинька на меня посмотрел внимательно. Мне даже стало совестно, но совсем немного.

— Но ведь экзамены-то теперь можно не сдавать? — уже полувопросила.

Леший нахмурился, но был вынужден признать:

— Так, если подумать, то можно и не сдавать, — понуро произнес он.

А больше мне говорить ничего не стал, а я малодушно и не спрашивала. Не хотела я знать, совсем не хотела.

— Не серчай, — вдруг сказал леший, — а только ведьму эту пусть на части мертвяки рвут, заслужила она не одной смерти, а с десяток самых зверских смертей.

Опустила я взгляд, голову понуро свесила, а все ж сказала:

— Не мне ее судить, лешинька.

— А если не тебе, то кому? — прямо леший вопросил.

Лучше бы серчал, да негодовал далее.

— Раньше бы сказал, что ведьмы с ней пусть разбираются, а теперь так скажу — если ты ее не уничтожишь, не уничтожит никто. Даже Агнехран не сумеет. Аспид может, возможно, да по поводу него сомнения у меня большие. А ведьму нужно уничтожить, Веся.

Опустив голову еще ниже, я ответствовала едва слышно:

— Лешинька, я не смогу.

— Потому что ведьма? — зло спросил друг верный.

— Потому что ведьма, — подтвердила тихо.

— Да, проблема, — нахмурился леший.

Это всегда было проблемой у нас с ним. Он говорил «Добей медведя, старый уже, ходит только мучается», а я схожу да и вылечу, и потому что сердце жалостливое, и потому, что ну что толку в Волшебном лесу, если в нем волшебства не творить?! Но потом от лешего пару дней тихариться приходилось, серчал он у меня, сильно гневался.

И тут вдруг Леся знак подала, да какой — из земли выпрыгнул саженец дубовый и давай на всех корешках как на лапках пританцовывать.

— Что? — спросила я, причины радости не понимая.

Леся тут же и продемонстрировала — на самом краю леса моего заповедного, да не со стороны деревень, что с лесом соседствовали, а со стороны полей, сидела девица в слезах да соплях. Рядом с ней на земле сверток пищал явно младенческого содержания. А девица, лицо мокрое рукавом утирая, вещала-ведала о происхождении дитя незаконнорожденного, и что мамка с тятькой назад с ребеночком не примут, и что делать ей нечего, кроме как отнести в лес, а там уж как лесная ведунья решит, таковой судьба дитятки и будет.

И Леся счастливая сложила из лиан восторженное: «Берем?»

И вот любая лесная ведунья на месте моем сказала бы «Да», и взяла бы бесспорно. А я ведьма. Я на девицу ту посмотрела и поняла-почувствовала — не ее это дитя. Она вообще не рожала ни разу!

«Леся, сколько дней дитятке?» — спросила у чащи.

Чаща то моя Заповедная, она на детях помешанная, она всех детей окрестных знает, и даже всех беременных матерей.

Леся, призадумавшись, ответила цифрой четыре.

Значит четыре дня отроду.

«А кто у нас рожал четыре дня назад?» — полюбопытствовала.

Тут Леся долго не думав, выдала мне пять образов находящихся на сносях дев. Первой была дочь кузнеца Варя — косая сажень в плечах, каленая сталь в глазах, кулаки пудовые. У такой кто дитя украсть попытается, тот далеко не уйдет. Второй девой была Путята — девушка милая, добрая, часто у меня в Заповедном лесу ягоды да травы собирала для матери, такая дитятко отстоять не сумеет, да только муж у нее брат Вари и сын кузнеца. И пусть имя у него тихое Тишило, зато характер как и у сестры, а кулаки поболее будут, и удар поставленный — года два назад на него разбойники напали близ деревни. Леший у меня быстрый, шустро на помощь кинулся, да только если кому и помогать пришлось, так это разбойникам. Третья дева Неждана. В Веснянках она была чужачкой, муж жену из похода военного привез, любил и берег зело сильно, тяжелой работы не давал, от того невзлюбили девушку в деревне, ох и не взлюбили. Что ж, кажется я уже знаю, кто мать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

«А что, Леся, дитятко хочешь?» — вопросила я.

Леся хотела, но уж сама поняла — не чисто тут дело.

«Вот и бери себе дитятко, — милостиво разрешила я. — Воспитай, как полагается, да посуровее с ней будь. Тут ведь вот какая незадача, Леся, родители ее воспитали явно паршивее некуда, придется тебе перевоспитывать».

И поднявшись, взяла я клюку, свою взяла, а клюку Гиблого яра пришлось взять лешему, за ней покудова особый присмотр нужен был.

Я же иллюзию на себя накинула, да клюкой оземь ударила, тропинку заповедную открывая.

Когда перенеслась на опушку леса, Леся уже за дело принялась со всем тщанием — девица подлая была спеленута, в рот, орущий, наиболее удобственную шишку вместо соски ей чаща приспособила, а малыш орал звонким голосом недавно в мир рожденного. Подошла, подняла, подержала на руках, разглядывая — хорошенький карапуз, славный и справный. Такого бы беречь и любить, но нет пределов злобе завистью порожденной. Улыбнулась я мальцу, тот беззубой улыбкой улыбнулся в ответ, на душе теплее стало. Прижала его к груди, клюкой оземь ударила, да и перенеслась к Веснянкам, да не со стороны ворот и тракта торгового, а туда, где лес мой так нечаянно увеличенный в размерах, до самих домов крестьянских подступил.

Появилась я там уже под утро самое — но никто не спал в деревне — метались люди с факелами, слышался лай собак встревоженных, да собак охотничьих, словно спустили их по следу.

На миг я остановилась, иллюзию на себя накидывая, опосля дальше пошла. Малыш, уже привыкший к биению моего сердца, страшной образины не испугался, и продолжал агукать, да лепетать что-то. Он продолжал, а вот вся деревня неспящая в предрассветный час, при виде меня затихала, люди расходились испуганно. А я шла горем ведомая — я же ведьма, я горе вижу, и дом, сумраком отчаяния охваченный, я видела тоже.

К нему и подошла спокойственно, не таясь. А чего таиться то? О моем появлении уже знали, и даже оповестили пронзительным звуком горна. Гордей сын Осмомысла-охотника прискакал на коне своем военном, коего выкупил у короля за службу отменную, спрыгнул наземь шагах в пяти от меня, опосля подошел. Сжавшийся, собранный, чуткий. Одна рука на рукояти меча, другая явно скрывает кинжал метательный.

— Экий ты Аника-воин, — сказала насмешливо голосом скрипучим старой карги. — На меня, Гордей, с оружием идти бессмысленно. Мальца забери, горемыка.

А замер тот, не шевельнется, и на дитя смотрит как на подменыша.

— Бери, кому говорят! — из толпы вышел староста, поклонился поясно, произнес с почтением: — Здравствуй на века, госпожа лесная ведунья.

— И тебе не хворать, Вазим-староста, — с достоинством ответила ему.

И тому же отцу нерешительному:

— Мальца забери, кому говорю? Богатырь он у тебя, крепкий, славный да справный, держать тяжело, я же женщина старая.

Тогда только шагнул ко мне Гордей, про меч и кинжал позабыв, забрал малыша осторожно, а тот возьми да и зареви на всю деревню — у меня то руки без перчаток, и держала не в пример бережнее, а Гордей он мужик как мужик, руки мозолистые, хватка железная.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Да что ж ты с дитем делаешь? — возмутилась я.

Отпустила клюку, забрала мальца, тот у меня затих мгновенно.

— Да что ж за народ то пошел! — возмущению моему предела не было.