Анастасия Павлик - Перламутр (СИ)

Мы с трудом вписались во въезд на стоянку фаст-фуда, Константин дал по тормозам, и машину здорово дернуло. Туман пламенел, отсвечивая алым. Не воздух, а сгусток клубничного желе. Человек-Цыпленок любил всех, кто приезжал к нему на «Ферму» отведать его гипернатуральные продукты. А особенно он любил маленьких детишек — девочек и мальчиков, — когда они залазили на его пушистые коленки и нашептывали о своих мечтах. Подонок отсидел за педофилию, что, впрочем, сделало его еще более популярным. Голограмма его оперенного лика раскачивалась рядом с божественной «Ф», нависая над улицей подобно призрачной эманации.

Дети не скрывали свой страх к троллям, в то время как страх к Человеку-Цыпленку хранили под матрасами вместе с молочными зубами и крышечками от содовой.

— Народ, на выход! — рявкнул Константин и распахнул дверцу, которая тут же вмазалась в припаркованный рядом автомобиль, оставив вмятину.

Пальто черным саваном опало вокруг моих ног. Нимфетка и мальчишка следовали сразу за нами.

Мы ворвались в ресторанчик, принеся с собой привкус осенней сырости, табака и светодиодов. Витающие под гипсокартонными арками запахи дразнили обоняние. Константин — стремительный, стройный как знаменитость, не знающий пощады гонец из Преисподней — пронесся мимо какого-то тощего прыщавого очкарика с подносом в руках, едва не оставив того заикой. Чувак завелся до чертиков и был просто шикарен. Люди нагребали свои заказы на красочных кассах. Лица работников «Фермы», верных рабов контрактов Человека-Цыпленка, источали приторные улыбки, их глаза со скрипом вращались в орбитах. На кепке-хохолке каждого шевелилась алая «Ф».

Со словами: «Посторонитесь, животные» Константин растолкал очередь.

— Пожалуйте, заказывайте, — сказала рыжеволосая крошка за кассой № 9. Это прозвучало почти как непристойное предложение.

— Эй, народ! Что будем жрать?

Из мини-динамиков, рассованных по всему ресторану, несся сладкий, будто порно-грезы, голос Человека-Цыпленка: «Куриный суп, куриный суп! Люблю куриный суп! Хочу большую тарелку куриного супа!»

— Цыплячий суп! — передразнила нимфетка. — Большую тарелку, пожалуйста!

Ею откровенно любовались и мужчины и женщины, потому что она была воплощением греха как для тех, так и для других. Маленькая девочка с длинными ванильными волосами и большими голубыми глазами. Лолита. Смех точно ювелирное украшение, которое можно повесить на цепочку и носить вместо талисмана.

— Эд, малыш? — обратился Константин к мальчишке.

— Бургер и что-то прополоскать рот.

— Феликс, дружище?

Я был не голоден.

— Два ваших фирменных супа, бургер и кола. И, черт возьми, побыстрее!

Рыжеволосая крошка за кассой растаяла от подаренного ей воздушного поцелуя.

Константин водрузил заказ на поднос и протиснулся в дальний угол зала. Влюбленная парочка после нежного «пролейте слезы или убирайтесь к черту» любезно освободила для него место. Лихо смахнув на пол салфетки и брошюры с ухмыляющейся рожей Человека-Цыпленка «Моя Ферма — Ваша радость!», Константин пригласил всех располагаться с комфортом. Мы разместились тесной компанией. Нимфетка тут же прильнула к Константину и они, на зависть посетителей, занялись друг другом. Эдуард меланхолично пододвинул к себе поднос и, развернув упаковку на своем бургере, апатично принялся поглощать горячую биомассу.

— Отвратительно, — улыбнулся я ему.

Ребятенок с ярко-белым пушком на голове созерцал меня широко распахнутыми глазами. Я смотрел на ребенка до тех пор, пока он не разревелся. Тогда извлек из внутреннего кармана Папу и положил на стол. Свет срикошетил от металлической капсулы. Просто очередное лекарство. Лекарство, которое излечит вас от самих себя, всего-то.

Константин резво откликнулся на мое действие, его рот был измазан в голографическом блеске:

— Спрячь, черт возьми, это излишество!

Я наклонился, степенно сгреб парня за воротник и потянул на себя. Нимфетка откинулась на стуле, не потрудившись поправить юбку. Она вытирала губы, наблюдая за нами. Эдуард с неоновыми глазами продолжал жевать бургер.

— Я не подписывался на остальное дерьмо, детка, — прорычал я в лицо черноволосому парню. — Оно мне не нужно, просекаешь фишку? У меня был лучший друг. У меня была невеста. Но, видимо, это не вписывалось в грандиозный замысел Белого Короля. Теперь у меня нет ничего. Давайте покончим с этим как можно быстрее. Сечете, цыплята?

Эдуард отхлебнул содовой и, подхватив то, что осталось от бургера, встал.

— Да, — кивнул Константин. Он не делал попытки разжать мои руки. Он просто смотрел мне в глаза с очень близкого расстояния и видел в них боль. — Да. Это — дань тем, кого с нами больше нет. Кого скоро не станет. Прости… брат.

Мы поняли друг друга.

— Идем, — позвал Эдуард. — Бери Папу и идем.

Мальчишка был человеком, редкой птицей; но он заблудился, потерял дорогу домой. Мы все потеряли эту дорогу. Дорогу из желтого кирпича.

Возле двери в уборную Эдуард остановился и, сплюнув в бумагу непрожеванный кусок, скомкал и бросил на пол, что тут же живенько прокомментировала парочка в плащах; на воротниках их плащей было по значку: «МЕХАНИЗИРУЙСЯ! ЭТО МОДНО!» Эдуард с пустым лицом ткнул в их сторону руку с оттопыренным средним пальцем. Вам надо было видеть, как этот мальчишка осадил механизированных! Стайка детишек в кружевных одеяниях, отмечающая в стеклянной комнатке с животворящими иконами Человека-Цыпленка на стенах чей-то день рождения, пришла в пузырящийся восторг. Один из малышей повернулся к пасущему их клоуну и спросил, что значит жест Эдуарда. Что-то в этом роде. Парочка в плащах сверлила нас гневными взглядами, а клоун что-то бессвязно бормотал о гармонии — по-моему, у парня случился припадок.

Уборная была небольшой, насквозь пропахшей кокосовым мылом и дешевым моющим средством. Какой-то тип, шипя и корчась, остервенело мыл руки: драил кокосовым мылом, затем — тер бумажной салфеткой и сушил. И вновь — драил, тер, сушил; он явно был увлечен собой. Да, согласен, чудное развлекалово. Я подошел к нему сзади, наклонился, шумно втянул воздух возле самой его шеи и заботливо прорычал что-то в духе «я могу снять любые штаны и стресс». Тип мгновенно ретировался, хлопнув дверью. Эдуард щелкнул замком на двери и повернулся ко мне. Тонкий и гибкий, как лоза, глаза смотрят недоверчиво и пристально.

— Смакуй давай, детка, — сказал я ему и протянул зерно. — Смакуй самое изысканное из яств с пира святых. Падающие звезды будут завидовать тебе.

Он принял зерно левой рукой — добрый знак — и безропотно заглотил. Некоторое время он неизменно пристально смотрел на меня, потом в его лице что-то дрогнуло. Закатив глаза, он осел на пол. А я уже начал прощупывать зерно.