Елена Саринова - Сотая бусина

   Возвращалась назад я уже под приветственное мычание соседской коровы и радостную улыбку ее сухопарой хозяйки:

   - Добрейшего дня, Стасенька! - хворостиной выправляя коровий маршрут, прокричала мне тетка Тиристина еще издали. - Как здоровье уважаемого Зигмунда?

   - Спасибо, пока справляемся без посторонней помощи, - многозначительно заверила я.

   - Ну да, ну да, - глядя на мой 'небесный' раскрас и свежие синяки на шее покачала головой соседка. - Сметанку и молочко я попозже занесу... Стасенька.

   - Что? - оглянулась я, уже свернув за угол выпирающего в лес огорода.

   - А Зигмунд сегодня принимает? А то у меня поясница что-то...

   - К сожалению, нет. Перетеча у него. Дня два - минимум.

   - Пере...течка? - удивленно распахнула рот женщина. - Так ведь он, вроде как, мужик? Да и не весна на дворе.

   - Мужик... А-а. Это другое - серьезное, - едва сдержавшись, чтобы не прыснуть выдавила я и нырнула за высокую изгородь.

   Вот так и рождаются байки про самих баечников. Хотя, Зеню в Мэзонруже обожают и многое ему простят. А вот мне бы точно не простили. Да и не прощали первое время. И даже письма моим родителям строчили в Либряну: 'Примите, мол, к сведению, что дочь ваша, хлебнув самостоятельной жизни, творит невесть что ночи напролет, аж дом ходуном ходит и у соседских коров молоко пропадает'. Мы с мамой потом эти письма вместе читали и вместе же ремонт доделывали, дабы уберечь моих соседей от дальнейших ночных потрясений... Давно это было. И сама тетка Тиристина теперь, наверняка на образах побожится, что не она те письма 'от общественности' писала. Да что уж там. Одно слово - деревня. Здесь, если любят, то до беспамятства, а уж если ненавидят, так тоже со всей душой. И что самое главное, меня это вполне устраивает. Потому что это мой мир, где я - главная своя движущая сила и сама отвечаю за все свои ошибки и горжусь своими маленькими победами... Вот как только что, например. Массируя рукой пострадавшую шею, вошла я в свой тихий дом через заднюю дверь.

   Очаг сегодня не разжигали. К чему, когда на улице почти середина лета и спится в прохладе куда приятнее. На стене над секретером щелкали, будто крались куда-то старые тетушкины ходики, а на круглом обеденном столе высился огромный ромашковый букет... Так, стоять! Откуда это чудо? И как я сразу не услышала голоса, доносящиеся с веранды? Один, едва различимый, наполненный страданием за все людские грехи, а второй...Повесив сумку на спинку стула, я на цыпочках прокралась к занавешенному окну.

   - ...Да. Так и ушла, бросив практически на произвол судьбы... - бессовестно жаловался на меня кот, почуяв, что ответственность за предстоящий ритуал уже сползла с моих хрупких женских плеч.

   - И как давно ее нет? - настороженно произнес второй голос, трогательно-приглушенный.

   - Час уже с четвертью. Из окна со второго этажа тропинку не видно - деревья в саду мешают, а от чердачного сегодня кто-то стул отодвинул.

  'Та-ак... Для обездвиженного кота ты, умник, уж больно шустрый', - справедливо заметила я из своей засады. Видимо, тоже самое несовпадение выявил и собеседник Зигмунда, потому что следующими его словами стали:

   - А навстречу ей ты не выбегал?

   - Навстречу? - опомнившись, переспросил его кот. - Ах, о чем ты говоришь, Глеб? В моем-то состоянии...

   - Тогда я, пожалуй, сам пройдусь до этого... неспокойного пруда, - скрипнул мужчина старым креслом и затопал к двери, услышав вслед:

   - А как же я?

   - А ты пока медитируй дальше, - наставительно порекомендовал ему собеседник и вышел вон, чтобы тут же...

   - Анис.

   - Тише-тише, - прихлопнула я ладошкой рот своему гостю. - Не мешай Зене, - и за руку потащила беззвучно смеющегося мужчину к парадному входу, а потом вдоль дома - в свою личную 'лабораторию', занимающую одно на двоих с банькой приземистое бревенчатое здание в глубине сада. - Глеб, как же хорошо, что тебя сегодня занесла твоя некромантская 'нелегкая'.

   - Я уже понял, - усаживая меня к себе на колени, преувеличенно тяжело вздохнул он и сощурил свои фиалковые глаза. - И давно ты такая разноцветная?

   - Это ты сейчас про волосы или синяки? - тут же укусила я его за нос.

   - Про волосы, конечно. Следы от лап явно свежие. Кто это: шушель? - бесцеремонно повернул он мою голову в сторону, чтобы получше рассмотреть шею. - Нет, погоди. Ты ведь на пруду была... Неужели, коряжник? Это ж вымирающий подтип. Анис, ты хоть в живых-то его оставила? Не спалила?

   - Эх, сударь. Никакой от вас романтики. Вот если б был сейчас на твоем месте благородный рыцарь, так он бы тут же с мечом, как с оглоблей, понесся к пруду и вызвал бы этого деревянного беса на честный бой. А ты: ты его хоть не спалила? - скривясь, передразнила я Глеба.

   - Угу, - весело оскалился мне в ответ некромант. - Был бы сейчас на моем месте благородный рыцарь, так он бы, в первую очередь трижды перекрестился, увидев на голове своей прекрасной дамы такую... экзотику. А я, наоборот, со всей ответственностью заявляю, что ты с этим новым цветом волос и их длиной стала еще соблазнительнее. И глаза твои сейчас светятся уж совсем невыносимо, прямо как два янтаря, если через них смотреть на огонь.

   - Так уж и светятся? - смущенно зарделась я. - Ну хорошо. Я тебя прощаю и в знак этого великодушно разрешаю тебе исцелить мою недодушенную вымирающим подтипом шею.

   - Тебе заклятие по быстрее или понадежнее?

   - Нет, ты точно, не благородный рыцарь... Подумай, есть еще средства - более нежные и приятные... даже для магичек.

   - А-а... Извини, Анис, уже исправляюсь, - дошло, наконец, до мужчины...

   Вот в этом он весь, мой давний друг - столичный некромант Глеб Анчаров: 'Извини, забыл... Не трогай беса (кикимору, упыря и т.п.). Подумаешь, у него зубы (когти, яд и т.п.). Он ведь сильно редкий. Покусает и сам уйдет'. Дай ему волю, он бы всех этих 'нечистых' существ в особую книгу записал, и штрафы выправлял за несанкционированные на их персоны посягательства. Мы и познакомились то с ним при почти аналогичных обстоятельствах. Только я тогда была другая, шесть лет назад - совсем юная и дерзкая (дурная на всю голову). Под стать ему самому...

   * * *

   Еще почти год после смерти тетушки я тянула на себе всех ее бывших клиентов. Делала это на совесть, а иногда и с самоотдачей, но всегда чувствовала, что не мое это призвание - лечить людей. Вот у Зигмунда все получалось как-то само собой. Придет к нему страдалец, уляжется на верандную кроватку и все... Кот только пасть свою раскроет, а клиент уже 'благотворно' храпит, да так, что все стекла в нашем доме ему радостно аккомпанируют. Одно слово - баюн. Я его дел практически не касалась, числясь в зенином негласном штате 'ответственной за порядок приема', да изредка давая наводки по диагностике. Хотя, какое ему до таких мелочей дело, когда: 'сочетание моего неповторимого тембра голоса, прирожденного дара и мастерски выбранная тематика притчи действуют целительно на весь организм в целом'. Это, естественно, из Зигмунда цитата.