Веди меня через бури горы Химицу - Мицуно Вацу

дев. Думаю, госпожа Изуми просто очень устала от потерь и волновалась за единственного оставшегося сына, вот и подставила в легенду то, во что ей хотелось верить. Ты ни в чём не виновата, Минори. Благодарность должна исходить из сердца, а если ты не чувствуешь её, то не о чем и говорить.

– Но я благодарна! – замотала я головой. – Мне спасли жизнь, меня приютили! Я никогда этого не забуду! Просто всё, что я могу сделать – это сказать «спасибо». Я не могу создать из ничего драгоценности или что-то такое…

– Лично мне «спасибо» вполне достаточно. Тем более, если ты уйдёшь в тясицу, то избавишь госпожу Изуми от тревоги за сердце господина Таичи. Думаю, для неё это будет хорошей благодарностью.

Я отшатнулась с ощущением, будто мне дали пощёчину. Магия доверительного момента разрушилась.

– Сердце господина Таичи меня не интересует. Мы едва знакомы.

– Тебя, может, и не интересует, а он со вчерашнего дня как пришибленный ходит.

– Это из-за того, что я ночью сбежала.

– Да, – с едва слышной хитрецой протянула Мадока. – А он, как узнал, за тобой понёсся. Даже волосы не собрал. И лицо у него было… М-м-м… Точно как в поэзии.

– Простите, госпожа Мадока. Я, наверное, пойду к себе.

– Погоди, дитя. Не обижайся. Я лишь хочу сказать, что госпожа Изуми уже давно подбирает себе невестку. Весной одна должна приехать на смотрины. Её отец – важный чиновник при сёгуне, а значит, и господин Таичи сможет вновь возвысить семью Мацудайра. Но у него мятежный характер. Госпожа Изуми знает, что коли он влюбится, договорному браку не бывать, и её внуки будут страдать в глуши, как страдает она.

– Мне не нужно это знать, – резко сказала я, поднимаясь на ноги. – Я хочу вернуться к себе домой, а господин Таичи останется здесь. Он мне не нужен. И он… мне не нравится!

– Я тоже от вас не в восторге, госпожа Мотидзуки, – глухая издёвка, прозвучавшая в мужском голосе, была слишком явной.

Я резко развернулась и встретилась с взглядом тёмных глаз, сверлящих меня исподлобья. Таичи стоял, прижавшись плечом к полураскрытой двери кухни.

– П-простите, – выдохнула я. – Это не то…

– Мне не важно, что вы обо мне думаете, – спокойно ответил он. – Я лишь зашёл за чаем.

Госпожа Мадока тоже поднялась с подушки, и я заметила на её лице тень улыбки. «Неужели она знала, что он слушает? Неужели специально доводила меня до этих громких глупых заявлений?»

Такой вариант казался мне возможным. Старушка была верна Изуми, а если та действительно переживала, что… я соблазню Таичи, то Мадока могла помочь госпоже таким нехитрым способом.

«Тебя это не должно волновать!» – мысленно одёрнула я себя. Хотелось просто остаться одной. Не глядя ни на хитрую старушку, ни на господина Мацудайра, я быстро вышла из кухни и бросилась к выходу в сад.

Остаток первого дня моих размышлений завершился в тишине.

На второй день мы с Таичи и госпожой Изуми упорно избегали друг друга. Не то, чтобы я убегала, едва завидев их в конце коридора или в окне, но к шагам всё-таки прислушивалась и старалась выбирать для раздумий места, в которых они бывали реже всего.

Познавать искусство чайной церемонии с госпожой Мадокой тоже особого желания не было, поэтому я решила отложить вопросы о работе до своего переезда в тясицу.

К обеду, устав от блуждания с места на место, я нашла укромный уголок в саду – за большим заснеженным кустом какого-то растения. Там стоял удобный камень, на котором можно было посидеть, любуясь краешком гор, виднеющихся за воротами. А вот от взглядов из дома куст меня прикрывал. Идеальное убежище.

Чтобы совсем не умереть от скуки и не прокручивать в голове рассказ о юки-онне или мысли о случившемся в ночь Момидзи, я захватила с собой сборник поэзии, который нашла забытым кем-то в офуро.

И вот тут-то меня ждало открытие. Книга в странном переплёте оказалась чем-то вроде тайника. Плотные сдвоенные страницы внутри были вырезаны наподобие шкатулки, и эта выемка скрывала другую тоненькую книгу.

На обложке был каллиграфически выведен всего один иероглиф, означающий слово «весна». Любопытство, почти похороненное мной за год, напомнило о себе, и я поспешно открыла книгу.

На первой странице слово «весна» повторялось, а следом шли два незнакомых мне термина: сюнга и укиё-э. Дословно перевести их я могла, первое слово означало «весенние рисунки», а второе – «образы изменчивого мира», но точное значение и причина появления на титульной странице ускользали от меня.

Я перевернула первую страницу… И не сдержала сдавленного восклицания:

– Ой!

За восклицанием последовал нервный смех, а потом я затихла, сосредоточившись на осознании того, что было перед глазами.

Для начала нужно сказать, что, как бы я ни хотела забыть вид члена Финна Дэмсмола, эта маленькая сморщенная штука всё равно оставалась где-то на подкорке. К сожалению. Однако это пренеприятнейшее воспоминание позволило мне более-менее разобраться в том, что было изображено на первой странице таинственной книги.

Это было цветное изображение, напечатанное каким-то особенным образом, возможно, эстампом – оттиском с деревянной формы. На нём были мужчина и женщина в традиционных одеждах Места-Где-Восходит-Солнце. Однако ткани автор сего творения нарисовал так, чтобы показать открытыми интимные места обоих партнёров: очень натуралистично нарисованные член и женскую промежность, в которую он входил. Грудь женщины на гравюре также была обнажённой, а губы мужчины держали её сосок, заметно оттягивая его. Сбоку от пары стояла подпись художника: Китагава Утамаро.

Я смотрела на страницу, а потом снова смотрела и… смотрела. Отвести взгляд никак не получалось. Лицо и уши горели, а между ног появилось странное ощущение тепла и какой-то ноющей потребности. Наконец, мне удалось… Нет, не закрыть книгу. Мне удалось перевернуть страницу.

Следующая гравюра изображала женщину и двух осьминогов. Я снова хихикнула, но этот звук вышел каким-то задыхающимся, и мне пришлось зажать рот ладонью, чтобы не допустить новых эмоций вслух. А им было откуда взяться!

Итак, осьминоги. Один был огромным. Он припал тем, что, наверное, должно было быть ртом, к промежности изображённой женщины. Его щупальца оплетали её ноги и тело. Второй осьминог – поменьше – погружал часть себя (уж не знаю, какую) ей в рот. При этом дама на гравюре выглядела более чем довольной происходящим. На фоне был текст, описывающий удовольствие, которое получали изображённые герои, и снова красовалось имя художника, уже нового: Кацусика Хокусай.

Дрожащими руками пролистав ещё несколько страниц, я поняла, что все гравюры