Любовница Черного Дракона - Марика Полански

- Пит! Обо всем договаривался Пит! - не выдержал Мор. По восковому лбу стекали крупные капли пота, глаза покраснели от слез. Он задыхался от боли, и Рудольфу на мгновение показалось, что незадачливого похитителя вот-вот вывернет наизнанку.

Гном убрал прут и снова сел на стул.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- Так лучше. Кто этот Пит? Как на вас вышли? Сколько предлагали?

- Пит Рябой, типа за главного у нас был. Вроде, как тишком обмолвился, что дело есть, бабу спереть у лорда. Ну, ясен хрен, отказались сперва. Все знают, что роток на хозяйское лучше не раскрывать, - порвешь. Но Рябому вроде посулили хорошие барыши за дельце-то. Мол, озолотят с ног до головы, а там и свалить можно на юга - никто не достанет. Да и кто бы хватился! Знамо дело, баба - ведьма с придурью, мозги знатно крутить умеет. Вся такая из себя невинность… Ага, видали таковых на своем веку! Жопой крутят перед мужиком, а потом сопли пускают…

- Дальше.

Шанс угрожающе помахал прутом. Мор икнул и затараторил:

- А чо дальше-то? Ну отвалил нам тот хрен с бугра полсотни золотых. Понятно дело, парни, как увидали, мозгов-то и лишились окончательно. Я говорил им, до добра не дойдет. Но кто там слушать будет? В общем, следили мы за девкой той около недели, а потом пришла записка, мол, ночью сбежать она вознамерилась. Ну мы покумекали и решили, что не пойдет она по главной дороге. Ну и засели в кустах ждать. Глядь, - а вон и краля наша плывет. Ну а дальше вы и так все знаете…

- Куда должны были доставить госпожу Ливингстон?

- Так это… сказали к старым шахтам на севере Изменчивого леса ее привести и оставить там. Это все, что мне известно…

- Точно? - Шанс вопросительно заломил бровь и посмотрел на кончик прута. Потом поднялся и подошел к печи. - Видишь ли, Морселин, когда придет хозяин, наши разговоры покажутся тебе легкой непринужденной беседой. Он поймет сразу, если ты что-то утаил или солгал. Сначала он повыдергивает тебе все пальцы - один за другим. Потом загонит раскаленный прут в жопу. А пока ты будешь подыхать от боли, сдерет с тебя, еще живого, кожу. Причем сделает так, что ты будешь в сознании и все чувствовать… Ты же ведь ничего больше не утаиваешь?

Мор лихорадочно затряс головой, и Рудольф с удовлетворением отметил, что похитителю действительно нечего больше скрывать. Гном поворошил прутом угли, думая о том, что пусть старые методы и жестоки, но куда более действенные, чем современные гуманные. Окажись сейчас Мор на определителе правды, пришлось бы его еще полдня уговаривать.

Влажный хруст костей неприятно заставил недовольно поморщиться пыточных дел мастера.

- Эй, Тили! - Шанс с досадой посмотрел на обмякшее безжизненное тело Мора и уперься руками в бока. - Ты меня так без работы оставишь!

- Он сказал все, что нужно, - негромко отозвался Дрейк, спускаясь вниз по каменной лестнице. - От него мертвого больше будет толку, чем от живого. Мертвые не болтают.

Гном заворчал под нос - дескать, Дракон совсем ополоумел в своем горе и теперь крошит всех направо и налево. Но в глубине души он был согласен с Натаниэлем: наверняка бы заказчик нашел Мора, и тот все ему бы разболтал. Так или иначе судьба похитителя была изначально предрешена. Она была предрешена с самого начала, как только он решил встать на скользкий путь преступника.

- Слушай, зачем тебе я, если ты сам неплохо умеешь находить общий язык со всякой преступной швалью? - ворчливо заметил Шанс, снимая фартук и бросая его на стол с инструментами.

- Боюсь, я бы убил его еще до того, как мы узнали, кто и зачем, - спокойно произнес Натаниэль и кивком указал на дверь.

- Он только рассказал, что они следили. Но не сказал, кто их послал.

Холодная ухмылка исказила правую сторону лица Дрейка.

- Старые шахты на севере Изменчивого леса принадлежат Николасу Хардингу. Кстати, а как ты относишься к полетам?

***

Несмотря на все препирательства с гномом, убеждающим, что лучшим вариантом будет отправить в старые шахты полицмейстера и бравых ребят из отдела, Натаниэль решил отправиться сам. Отчасти он понимал скептический настрой Шанса - драконья ярость то стихала, уступая место холодному рационализму, то клокотала в висках подобно прибою Источника. В таком состоянии наворотить дел - делать нечего. Но как говорится, все, что происходит в Драконьем Чертоге, останется в Драконьем Чертоге.

Лететь решили ночью - ни к чему было привлекать внимание горожан и гостей из следственного отдела. И хотя господин Максвелл клятвенно уверял, что местные взяли под наблюдение группу ауф Кройца и теперь не спускали глаз ни днем, ни ночью, у Натаниэля сложилось неотступное чувство, будто наблюдают именно за ним. А потому лишняя осторожность не помешает.

До отправки оставалось еще три часа, когда Дрейк покинул замок. Внутри беспокойно метался Дракон, требуя увидеть Нарциссу хотя бы на пять, и в кой-то веке Натаниэль был согласен с внутренним зверем. Он попросил остановить экипаж на Большом Торговом проспекте возле цветочной лавки и через четверь часа уже шагал по полупустому коридору госпиталя, сжимая в руках букет из южного розмарина и бергамота.

- Я на пять минут, обещаю, - Дрейк поднял руку ладонью вверх, глядя, как протестующе нахмурилась сестра милосердия.

Губы женщины дернулись, будто она хотела возразить, но в ответ лишь хмуро кивнула и тихонько закрыла за собой дверь.

Палату озаряло золотистое свечение лечебных артефактов. Они едва слышно жужжали, отчего невольно казалось, что под потолком летает одинокая пчела. Натаниэль положил букет на прикроватную тумбочку и придвинул стул.

Нарцисса по-прежнему крепко спала, погруженная в лечебный сон. Болезненная бледность никуда не исчезла, но восковая мертвенность ушла, и на мгновение Дрейк почувствовал, что ему стало легче дышать.

Натаниэль осторожно взял ее за руку и прижал ладонь к губам. Жизнь возвращалась к ней. Очень медленно, но возвращалась. Чувствуя тепло ее пальцев в своей ладони, Дрейк чувствовал, как на глазах наворачиваются слезы счастья. Сердце затопило волной нежности, и он тотчас устыдился ее, будто совершил что-то противозаконное.

Ему следовало оставаться сильным, а не размякать, подобно сливочному маслу, оставленному на солнце. Но здесь и сейчас, в этом безмолвии, наполненном лишь едва различимом гудением артефактов и больничным запахом, эта невысказанная нежность казалась самой естественной, самой правильной. Натаниэлю снова подумалось, что