Повилика - Катерина Крутова

сны. Но сегодня Повилика не спешила отпустить супруга на покой.

— Помнишь ли ты, муж мой, как впервые взял меня в темном лесу невинной девушкой?

Замен рыкнул, возбуждаясь давним чувством власти и погони.

— А помнишь тех, кто вместе с тобой гнал меня, точно дикого зверя?

Страшная охота, где погибли двое товарищей, яркая в памяти, заставила стиснуть зубы.

— Ты отнял меня у леса, а лес забрал их у тебя, — пухлые губы женщины обожгли ухо мужчины, а зубы до крови прикусили кожу.

— Помнишь ту, чьи волосы горели ярче огня, а любовь к тебе пылала жарче горнила?

Образ Магды, еще не искалеченной, распутной в бесконечной угодливости господину живо предстал перед взором.

— Проросла она в мать-сырую землю и никогда уж не познает ни ласки, ни любви, — острые ногти провели по груди, оставляя глубокие царапины.

— А те двое, что были с тобой с колыбели, потакали во всем, принимали любым и готовы были и в омут, и в пламя, как живется тебе без них? — Повилика сжала бедра, заставляя Ярека стонать от боли, желания и горя потерь.

— Неужели в твоей груди еще бьется сердце? Ведь мое ты вырвал и растоптал! Чуешь ли ты теперь боль мою? Сознаешь ли все горе, что причинил?!

Замен хрипел, пытаясь сбросить с себя всадницу надвигающегося апокалипсиса, но тело не слушалось, а Повилика сидела как влитая, вытягивая из него последнюю силу.

— Ты… — выплюнули пересохшие губы вместе с кровавой пеной.

— Я, — подтвердила Повилика.

— Яд, проникший под кожу, камень, упавший со стены, проткнутая глазница и хруст позвонков. Все это я, мой господин. Та, кто была дарована взращивать и любить, твоей похотью и злостью превращена в погибель.

Вбивая мужа в супружеское ложе, вжимая ладони в грудь, где заходилось в лихорадке, готовое разорваться на части сердце, лишая дыхания жестоким, выпивающим жизнь поцелуем, Повилика мстила — за потерянного любимого и оставленного отца, за поруганную честь и отравленную душу.

Не юной травницей и слабой женой — богиней смерти и возмездия предстала она перед Яреком в последние мгновения жизни. Паралич сковал некогда сильное тело, вспыхнули страхом близкой кончины темные глаза.

— Отдавший все — теперь свободен, — Повилика вздрогнула, принимая последнюю искру с костра догоревшей жизни, и взглянула в висящее у кровати зеркало. Обнаженная, бесстыже прекрасная женщина, прожигала из отражения огнем разноцветных глаз. Темная яростная сила плескалась на дне зрачков.

Повилики

Повилики едины, и в каждой из нас — мать, жена и дочь. Наши корни уходят глубоко сквозь время во тьму земли, но крона тянется ввысь к теплу и свету новых дней. Круг за кругом мы повторяем неизменный цикл жизни — от оброненного семени, через пробиваюший дорогу росток в пору цветения и зрелости вплоть до увядания. Но почва, на которой мы растем, сок, который нас питает, господин, который поддерживает нашу жизнь — уникальны, как цветы на нашей коже, как дочери, что мы приводим в мир. Рожденные природой мы храним Первородную в своих именах: По — Полина, маленькая девочка, постигающая мир; Ви — Виктория, победительница, не ведающая преград; Ли — Лика, светлая, дарующая надежду в темные времена; Ка — загадка, для которой настанет свой черед. Но разгадывать ее будет уже другая. Мне пора следом за улетевшим навсегда Альбатросом, господином моего сердца.

(Париж, кладбище Пер-Лашез, могила Арчибальда Ларуса, капитана воздушного корабля «Альбатрос». 370-ый год от первого ростка, время высоких трав и многоликой Луны)

Виктория ступает тяжело, опирается о руку дочери, отрешенно смотрит перед собой. Обычно гладко убранные волосы разметались по плечам, и седые пряди отливают потускневшим серебром в последних лучах заходящего солнца. Грузно, совсем неэлегантно, а по-старушечьи кряхтя, опускается она за деревянный стол, установленный посреди площадки для пикника. Взгляд мадам Либар обращен глубоко внутрь себя — теща переступила порог нашего мира. Теперь живые для нее лишь призраки пережитого.

Лика ныряет в палатку проверить дочь, а возвращается оттуда с термосом травяного чая и молескином Виктории. Безмолвно наливает матери полную кружку и раскладывает перед ней писчие принадлежности. Старая женщина молчит. Лишь когда ее дочь заканчивает и поворачивается чтобы уйти — узловатые пальцы ловят узкую ладонь и сжимают ее в благодарном жесте. Лика улыбается матери — ласково и тепло, точно малому ребенку, просящему прощенья за шалость. А я поражен этой сценой едва ли не больше инициации Полины магическим кустом. Неужели в черством сердце проклюнулся росток любви?

А моя единственная меж тем идет навстречу — первозданно прекрасная — босая, в закатанных джинсах, со свободно спадающими до плеч волосами цвета пшеничного поля, с таким заразительным задором в глазах, что я заранее готов на любое безумство. Невозможно поверить, что несколько недель назад всерьез думал бросить эту волшебную женщину. А Лика хватает за руку и увлекает за собой в замковый двор, где лучи заката уже потеряли власть над сумраком позднего вечера. Трава игриво щекочет ноги, а древние заросли дрожат нетерпеливым предвкушением.

— Вместе? — спрашиваю жену, не сбавляя шага.

— Навсегда, — отвечает Лика и переплетает наши пальцы.

Ветви раздвигаются, образуют коридор, ведущий в самое сердце чащи, и мы входим в него рука об руку. Тихая мелодия вновь вплетается в шум ветра и шелест листвы, но теперь мне слышится: «Ты пришла…. Пришла!» или это обман слуха. Но Лика кивает согласно и буквально светится радостью долгожданной встречи.

— Лунный цветок, первый за сотни лет, — звучит глубокий женский голос, и я оглядываюсь в поисках источника слов. Лика замирает, останавливает меня и одними глазами указывает вперед — там из толщи живой изгороди тянутся длинные побеги, испускающие едва уловимый фосфоресцирующий свет. Тонкие нити сплетаются, растут и постепенно приобретают форму женской фигуры. Трава удлиняется, стремится вверх и вот уже длинное платье из стеблей и цветов одевает слепящий глаза силуэт. Яркий свет меркнет, и перед нами предстает девушка, почти обычная, если не считать глаз — все оттенки зелени и древесной коры, синь глубоких озер и тьма ночных небес слились в их палитре.

«Настоящая?!» — думаю настолько громко, что ответ вторгается в сознание.

— Для тех, чье сердце открыто.

Моей щеки касается тонкая ветвь, гладит бархатными на ощупь листьями, а незнакомка улыбается разноцветными глазами:

— Такой же беззаветно преданный, как и он.

Не успею не то, что спросить, подумать, о ком она, как Лика сильнее стискивает ладонь, а двор вокруг меняется — живая изгородь стремительно растет, смыкается над нами. Окружающий мир погружается во тьму, а в ней, подобно отпечатку