Дневники фаворитки - Татьяна Геннадьевна Абалова

«Мне тоже платье купили! И гораздо красивее твоего. Такое с оборочками, а по подолу птицы и бабочки, а еще… — эту часть послания София оставила на потом. — На центральной площади каждый вечер устраивают гуляния с музыкой. Завтра же с Дарилом пойдем. Тут тебе не скучный монастырь, где бал устраивают раз в году!»

— Какая красота! — оценила нежно-голубой каскад юбок Жейма. — Сразу видно руку вдовы Душеницы. Вроде и покрой несложный, а смотри, как ладно село! И подол подбивать не придется, все по росту. Ну-ка, повертитесь, повертитесь!

И София вертелась. Стучали каблучки атласных туфелек, взлетали веером кружева с посеребренной нитью, а счастливая обладательница нечаянных обновок все прикидывала, откуда родители узнали об осеннем бале? Неужели волшебная дверь на самом деле открывалась?

* * *

Прошло еще несколько дней. Бал близился. Это чувствовалось по всему: по блеску глаз учениц, что носились из комнаты в комнату с ворохом лент, по ворчанию служанок, сбившихся с ног от капризов, по суете у ворот, куда родственниками и посыльными доставлялись свежесшитые наряды для претенденток в будущие королевы.

Освоившись и узнав родословные соседок, Софья поразилась, как ей вообще удалось попасть в столь именитую компанию? Не говоря об обитательницах других этажей, кому бал не был в новинку, и кто с иронией поглядывали на восторженных новичков, рядом с собой Шиповничек обнаружила сразу двух принцесс иностранных государств, младшую дочь губернатора Кардовар Пиппу (вот про кого на самом деле можно было сказать «серая мышка», а вычурные наряды и густые румяна лишь подчеркивали блеклость лица), полдюжины представительниц самых высокопоставленных родов Дамарии и парочку из семейств похуже, но обладающих значительными средствами.

«Никак Святая Далия смилостивилась надо мной!»

— Знали бы вы, на какие хитрости идут ученицы, — Жейма уговорила заранее попробовать разные виды укладки волос, и София терпеливо сносила шпильки, так и норовящие воткнуться сразу в мозг. — Должно быть, камердинер принца стонет от посланий, слетающихся к нему накануне бала, будто голуби на зерно. Все хотят знать, какого цвета Его Высочество наденет камзол. Вдруг он окажется серым, а на Марисии Иверской, этой принцессы из малюсенького королевства, что на карте можно рассмотреть только через лупу, платье цвета песка? Ни для кого не секрет, как плохо сочетаются теплые и холодные тона.

— Хорошо, что у меня только одно платье, и мне глубоко безразлично, во что облачится принц. Пусть хоть голым придет.

— О, я бы поглядела! — Жейма аж зарумянилась, представив Дрейга обнаженным. — Неужели вы не мечтаете жить во дворце, носить дорогие наряды, пить и есть из золота?

— Разве в этом счастье?

— Вы так думаете, пока не увидели принца. Он ужас как хорош!

— Ужас как… Хотела бы я уверить тебя и всех вокруг, что Его Высочество — последний мужчина, чьи ухаживания я приму. Можешь донести эту мысль до служанки леди Грасии Кордович. Здесь я ей не соперница.

* * *

— «Мышь не может быть соперницей орлице». Это ее дословный ответ, — Жейма переживала за хозяйку, неискушенную в интригах. Но, может быть, леди София права, и нежелание закатывать от восторга глаза и утопать в грезах по принцу избавит ее от внимания рьяных поклонниц Его Высочества?

— Однажды кто-нибудь ее непременно остановит. И тогда уже Грасия почувствует себя ничтожной мышью.

— Боюсь, мы этого не увидим, — Жейма побрызгала волосы сахарной водой, и София с сомнением посмотрела на свое отражение в зеркале. Нет, ей никогда не привыкнуть к башням из локонов. Сморщив нос, она дала понять, что в таком виде не переступит порог своей комнаты. Служанка вздохнула и принялась вытаскивать шпильки. — Подобные орлицы на многое способны. Вспомнить хотя бы зимний бал, когда принц трижды пригласил Ювению из Макуж. И где она сейчас?

— Где?

— Дома слезы льет. Ни монахини, ни сыск, нанятый ее отцом, так и не дознались, как свеча, стоящая в двух шагах от кровати, могла подпалить полог. Теперь бедной Ювении до конца дней придется носить платье с высоким воротом, чтобы скрыть шрамы от ожогов. В монастыре поговаривают, — Жейма перешла на шепот, — что огонь тот был непростым. Магическим. Его вода совсем не брала, только закутав в одеяло с кричащей выпускницы сбили.

— И кто же у нас здесь балуется магией?

— Говорю же, не дознались.

* * *

До бала осталась пара дней, и накал страстей рос. Казалось, что даже воздух потрескивает и вот-вот разродится пучком молний. Из-за сплетен, кочующих с этажа на этаж, подрались принцессы-соседки, и теперь одна из них ходила в густой вуали, другая прикрывала распухшую губу веером. И обе грозились войной, не беря во внимание, что их государства разделяет немаленькое море. Ученицы, живущие в монастыре не первый год, перестали пускать к себе новичков, чтобы те не слизали «чудный образ». Готовые к выходу наряды, дабы не помялись, висели вне гардеробов, и при желании их можно было лицезреть, поскольку комнаты не имели наружных засовов.

Чтобы быть подальше от истеричной суеты, София уходила гулять в сад, где предавалась мечтам о грядущей встрече с незнакомцем. Да, уже мечтам. Чем больше миновало времени со дня их «знакомства», тем больше идеализировался образ мужчины. Мечтательница подносила к носу высушенный лепесток лилии, и закрывала глаза. Жаль, что водяные цветы совсем не пахли, так образ «пловца» был бы полнее: глаза с прищуром, тень от ресниц, ироничная складка губ, капельки воды, сползающие по загорелому (где еще оголялся?) телу, мокрый шнурок подштанников…

«Все! Прекратила! У тебя есть о чем подумать!»

Из шкафа регулярно доставалось платье с жемчугом. София чуть ли не наперечет знала перламутровых прелестниц, цепочкой составляющих замысловатый узор.

— Сегодня твоя очередь, — здоровалась она с очередной жемчужиной, подозревая, что та и есть долгожданный селлар, и осталось лишь потереть его, чтобы вновь распахнуть дверь к родителям. Увы, то ли думала о любимой матушке Софи недостаточно усердно, то ли бусина попадалась самая обыкновенная, но чуда не происходило.

* * *

До бала оставались считанные часы, когда случилось непоправимое. Вернувшись с обеда, София застыла на пороге, не веря своим глазам: голубое платье, ее единственное нарядное, ни разу не надеванное, а потому самое любимое, было безнадежно испорчено. На груди, там, где не требовалось никакого украшения, кроме гладкости шелка, прекрасного самого по себе, безобразно расползлось жирное пятно.

— Я застираю! — Жейма кинулась