Крапива - Даха Тараторина

– Шатай, миленький, не надо! Положи меч…

Сухая чёрная земля не поддавалась. Он срывал ногти, расцарапывая её, и тупил клинок.

– Хороший меч… был, – пробормотал Влас.

Шлях не останавливался.

Когда ямина стала глубиной с три пальца, он опустил в неё плоть, положил рядом волосы Крапивы и выжал кровь из тряпицы. А после зарыл и низко наклонился, прижимаясь лбом к холмику. Губы его шевелились, но песнь, что он пел, не предназначалась для людского слуха. Её слышала лишь Степь.

– Прими детей своих, исстрадавшаяся мать. Прими, не гони неразумных. Омоем ноги твои, разогнём старые пальцы, морщины разгладим… Прими, мать, дозволь умыть слезами, дозволь поднести мяса и напоить алой водой, дозволь озарить тёплым светом. Прими в свои объятия.

Бестелесную песнь подхватил ветер и унёс в раскалённое небо. Нескладной она была. Давно не пел её никто в Пустых землях, уж и забыли, как звучит. Но отчего-то ни Крапива, ни Влас боле шляху не мешали, а уходя, поклонились земле, принявшей неурочную требу.

Спроси кто Шатая, откуда он знал, как приветствовать Пустые земли, не ответил бы. Да он и сам не ведал.

***

Возвращаться ни с чем к грозному вождю негоже, но Нардо делать было нечего. Даже вести, и те не повернулся бы язык назвать добрыми. А уж о том, чтобы проситься в ближники заместо Отто или Драга, Нардо и думать забыл. Одна радость: Стрепет, полуживой, когда они покидали лагерь, очнулся.

Нардо приблизился к навесу, под которым отдыхал вождь Иссохшего дуба. Тот, не привыкший зря терять время, чистил оружие.

– Вождь…

Нардо показалось, что Стрепет особенно свирепо провёл по стали тряпицей.

– Говорят, ты бэз спросу собрал моих людей в погоню… – негромко проговорил Стрепет.

Вот когда Нардо в полной мере осознал свою ошибку. Случись прямой запрет преследовать беглецов, и висеть бы ему уже на валуне в ожидании смрадников. Но вождь был ранен, и приказа не отдал: ни отпустить, ни преследовать.

– Это так, Стрэпэт…

– И вэрнулся ни с чэм.

– Нэт, вождь! Мы загнали их в Пустые зэмли! Стэпь сожрёт их!

– Стэпь нэ дэлает грязную работу за людей. – Меч вождя сверкал на солнце, лезвие всегда сохраняло остроту, ведь Стрепет готов был пустить его в дело днём и ночью. Нардо бездумно закрыл горло рукой, а Стрепет, не глядя на него, продолжил: – Ты молод. И нэ слишком умён. А стоило бы слушать старших.

– Я так и сдэлал, вождь! Я взял с собой Кривого, чтобы он указал путь и помог совэтом! Стэпь всэгда охотно говорила с ним! Благодаря калеке мы нашли бэглэцов и загнали!

– Хм… Кривого, значит… Что жэ, можэшь идти.

– Могу?!

Нардо задохнулся от счастья. По пути в лагерь он сотню раз пожалел, что не пустил отряд в погоню по Пустым землям. Вдалеке от забытого богами края пропал ужас, сковавший его на границе, и бедняга корил себя за трусость. Реши вождь, что трусость должно искупить, принял бы наказание безропотно.

Но вождь отчего-то смягчился.

– Ты молод и нэ слишком умён, – со вздохом повторил Стрепет. – И займёшь мэсто прэдатэля у младшэго костра. Позови мнэ Кривого.

Когда Нардо удалился, Стрепет внимательно осмотрел клинок, спрятал его в ножны и лишь после этого сказал:

– Отчэго нэ рэшаешься подойти? Или я когда-то наказывал невиновных?

Из тени под навесом вынырнул Брун. Был он хмур и задумчив и говорил неохотно.

– Я сижу всэго-то у младшэго костра, куда ты только что отправил Нардо. Но, если позволишь вождь, я нэ хотэл бы дэлить с ним ночлег.

– Отчего же?

– Ты сам сказал, вождь. Нардо глуп. Он позволил бэглэцам спастись.

– Стало быть, ты поступил бы иначэ?

Брун нахмурился и долго молчал, вперившись в землю. Наконец, он выдавил:

– Я подумал бы своей головой прэждэ, чэм просить совэта. Пусть и у старшэго…

Вождь отложил оружие и протянул руку.

– Помоги сэсть.

Поколебавшись, Брун подчинился. Имейся в племени лекарь, он сказал бы, можно ли Стрепету подниматься. Но лекаря не было, а стало быть, именно вождь решал, достаточно ли зажили его раны.

Усевшись, Стрепет не отпустил предплечья Бруна.

– Садись рядом, – велел он. – Говори, что хотэл сказать.

Брун от волнения не мог унять рук и постукивал ногтем по рукояти своего ножа. Он говорил неохотно.

– Я говорю это лишь потому, что так хорошо для плэмэни. Нэ для мэня.

– Так.

– Спроси Кривого, как так вышло, что прэдатэль увёл его коня. И отчэго имэнно Кривой советовал Нардо нэ зарэзать беглэцов, а загнать, как звэрэй. Я сижу у младшэго костра, и я тоже молод. Я могу ошибаться, вождь. А ты – нэт.

Отчего-то слова Бруна повеселили Стрепета. Он хлопнул соплеменника по плечу и сказал:

– Ты нэ хотэл делить ночлэг с Нардо? Что ж, можэшь отнынэ сидэть у старшэго костра. Когда мы признаем над собой Змэя, хочу, чтобы ты был ко мнэ ближэ.

– Свэжэго вэтра в твои окна, вождь…

– Мои окна давно уже затворэны… – пробормотал тот в ответ. – А что, Брун, веди всадников ты, Шатай был бы мёртв?

Шлях ажно подскочил на месте, как взыграла в нём кровь.

– Я порубил бы прэдатэля на куски и оставил смрадникам!

Стрепет кивнул.

– Что жэ, Стэпь поёт мнэ, что ты ещё сможэшь сдэлать это, когда мы снова пойдём на Срэдинников.

– Но вождь! Прэдатэля там нэ будэт. Навряд Пустые зэмли…

Стрепет поднял руку, и Брун мигом закрыл рот. А вождь наклонился к нему и прошептал:

– Шатай отрёкся от плэмэни, он пойдёт за аэрдын, куда она прикажэт. И он будэт в её дэрэвнэ, потому что… – Вождь помолчал немного. – Потому что я так сказал. Иди, Брун.

Когда молодой вождь на аркане притащил мальчишку Шатая в племя, мало кто заподозрил неладное. Уже тогда лишь избранные по-настоящему слышали степь, и только трое из них унюхали смрад, исходящий от найдёныша. Нынче из всех тех остались лишь Кривой да сам Стрепет.

От него пахло Пустыми землями. И навряд края, что родили его, лишат Шатая жизни.

***

Не то земля приняла Шатаеву требу, не то враки о Пустых землях не были правдивы, но, чем глубже они заходили, тем сильнее оживала степь. Однако даже жизнь здесь была хищная, колючая да кусачая, а жар ощущался куда как сильнее, чем в Мёртвом краю.

Перегретый воздух дрожал, небо расплавленным маслом стекало на бескрайнюю равнину. Пот катился по спинам и вискам, волосы липли, а неугомонная мошкара, привлечённая запахом тел, больно жалила. Крапива завернула рубаху и прикрыла голову длинным